Всеблагое электричество
— И это все? — поморщился Бастиан Моран, выслушав меня. — Виконт, вы меня удивляете! Подозреваемая общалась с известной личностью, к которой подходят за автографами по десять раз на дню, и на этом основании вы делаете столь далеко идущие выводы? Это нонсенс!
Я так легко сдаваться не собирался и напомнил:
— Этот разговор прекрасно укладывается в общую схему! Гипнотизер заставил ее совершить это преступление!
— Он заставил ее воспользоваться собственным талантом?
— Почему бы и нет?
— Натянуто.
— Старший инспектор, — нахмурился я, — у меня складывается впечатление, что вы не заинтересованы в раскрытии этого ограбления! Мне так об этом главному инспектору и сообщить?
— Виконт! — невозмутимо улыбнулся в ответ Бастиан Моран. — Я не участвую в этом расследовании. И личность подозреваемой не имеет для меня ни малейшего значения. Превыше всего я ценю законность. Повторяю: ваши доводы не кажутся мне убедительными.
— Даже не попытаетесь во всем разобраться?
— Вы обратились не по адресу. Третий департамент не участвует в этом расследовании, поэтому я собираюсь держаться от него как можно дальше. Так главному инспектору и сообщите.
— Уверены, что он не усидит в кресле?
— Не имеет значения. Законность превыше всего, — пожал плечами Бастиан Моран и попросил: — А теперь будьте так любезны, оставьте меня.
Я остался сидеть и задумчиво произнес:
— Дюралюминий — это ведь новое слово в дирижаблестроении? Что, если документация по этому сплаву окажется проданной египтянам или персам? Разве не очевидно, что за этим преступлением стоят именно они?
Я прекрасно помнил былое утверждение старшего инспектора об активности иностранных разведок, поэтому бил наверняка. И точно — у собеседника явственно дернулось веко.
— Это аргумент, — вздохнул он, задумчиво расправляя салфетку, — но у маэстро Марлини множество влиятельных поклонников. Обвинить такого человека, не имея на то достаточных оснований, чревато серьезными неприятностями, хуже того — публичным скандалом. А именно скандала сейчас изо всех сил старается избежать главный инспектор. Боюсь, виконт, вы оказываете ему дурную услугу.
— Какая разница? Разве не законность стоит для вас на первом месте?
— Улик нет. Оснований для обыска нет. Ничего нет.
— И значит, не надо ничего делать?
— Сдается мне, у вас в этом деле личная заинтересованность, — вздохнул Бастиан Моран. — Вот что я вам скажу: любой гражданин, располагая информацией о совершенном преступлении, обязан принять меры к задержанию злоумышленников. Я вам для этого совершенно не нужен. Вы можете попросить о помощи любого постового. Дерзайте! Отыщите улики, и я с радостью помогу направить расследование в нужное русло. Такое предложение вас устроит?
— Нет! — Я слишком резко вскочил из-за стола, бокал с вином опрокинулся и залил пиджак старшего инспектора.
— Проклятье! — выругался тот, промокнул дорогую ткань салфеткой; рядом немедленно оказался официант.
— Позвольте мне, — попросил он, помогая важному гостю избавиться от забрызганной вином одежды.
Когда официант отошел, Бастиан Моран мрачно уставился на меня и прошипел:
— Вы невыносимы, виконт! Убирайтесь отсюда или я за себя не ручаюсь!
— Еще увидимся, — заявил я в ответ, вышел в фойе ресторана и, нацепив на нос темные очки, встал у панорамного окна.
На улице лил дождь, на душе было ничуть не менее мерзко. Нечего было и пытаться привлечь к задержанию предполагаемого преступника постовых. Констебли не склонны прислушиваться к словам частных сыщиков, в особенности когда речь идет о столь известной и популярной персоне.
В этот момент из мужской комнаты появился официант с пиджаком старшего инспектора, я заступил ему на дорогу и протянул руку.
— Позвольте мне принести свои извинения.
На какой-то миг тот заколебался, потом все же протянул пиджак. Я кивнул и направился в зал, но почти сразу развернулся и покачал головой:
— Боюсь, выйдет только хуже. Извините.
— Ничего страшного, — с абсолютно непробиваемой невозмутимостью ответил официант, принял у меня пиджак и понес его Бастиану Морану.
Я же спокойно вышел под навес, раскрыл позаимствованное у старшего инспектора портмоне и окликнул швейцара.
— Уважаемый! — протянул ему бумажник, оставив себе служебную карточку. — Должно быть, кто-то из гостей обронил. Поспрашивайте, когда будут выходить.
— Непременно, — пообещал тот, не заподозрив в моей невинной просьбе никакого подвоха.
Я кивнул и поспешил на поиски извозчика. Времени было в обрез.
2
Страшный сон любого полицейского, пусть даже он записной карьерист, — привлечь внимание высокого руководства, когда смена подходит к концу и часы отсчитывают последние минуты дежурства. Особенно если на улице собачья погода, дождь и ветер, а ты уже засел в уютном кабаке с кружкой пива или стаканом подогретого грога. Я знал это не понаслышке, сам сносил не одну пару казенных сапог, обходя улицы в невысоком чине констебля.
Именно поэтому, прикатив в район старого цирка, я отправился прямиком в ближайшую рюмашечную. Мне вовсе не нужны были бдительные постовые, которые начнут сомневаться и задавать неудобные вопросы. Нет, я намеревался действовать наверняка.
Зайдя в заведение средней паршивости с претензионным названием «Король клоунов», где попивало вино сразу пятеро представителей Ньютон-Маркта, я откашлялся и продемонстрировал собравшимся украденную служебную карточку.
— Третий департамент, старший инспектор Моран, — многозначительно объявил я. — Господа, на выход!
И все повиновались. Никто не удивился моложавости старшего инспектора и его визиту в столь низкопробное заведение, не задумался, отчего такую важную персону не сопровождают многочисленные подчиненные, не задал ни единого вопроса.
«Наглость — второе счастье», — любил повторять дед; у меня помимо наглости имелся талант сиятельного. Страх вызвать недовольство высокого начальства скрутил констеблей, заставляя беспрекословно выполнять приказы самозванца.
На улице я выстроил постовых в ряд и указал на купол цирка.
— Проводим обыск. Ищем дочь главного инспектора.
— Но как же так?.. — промямлил один из констеблей.
— Вы не читаете газет? — холодно поинтересовался я, и светловолосый бугай моментально осекся. — Вперед!
И мой маленький отряд заспешил через сквер.
Прекрасно понимая, что долго морочить головы полицейским не смогу, я поспешил разделить их и занять делом. Светловолосого констебля отправил к черному входу, его приятеля оставил в фойе, остальных повел за кулисы.
— Сюда нельзя! — побежал вслед за нами встревоженный швейцар.
— Полиция! — на ходу бросил я в ответ и рыкнул точь-в-точь как обучавший меня ладить с обывателями бывалый констебль: — Прочь с дороги, раззява!
Швейцар немедленно отстал, постовые посмотрели с завистливым уважением. Такое обхождение с одним из цирковых пришлось им по душе. Цирковые и полицейские традиционно друг друга на дух не переносят.
На подходе к кулисам нас нагнал благоухавший духами антрепренер, но в детстве я вдоволь насмотрелся на эту напыщенную публику. Я видел их насквозь, прекрасно помнил все их страхи.
— Уважаемый! — притянул я к себе хлыща за золоченую пуговицу сюртука. — Один из ваших людей занимается тем, чем ему заниматься категорически не следовало. Будете чинить препятствия, окажетесь в числе соучастников. Усекли?
И вновь я бил наверняка. В любом цирке, в любой самой респектабельной труппе неминуемо отыщется паршивая овца если не из самих циркачей, так из подсобных работников. Руководство о темных делишках, разумеется, догадывается, но где еще найти человека на это место за такие смешные деньги? К тому же это ведь сущие пустяки…
Но пустяками это кажется лишь до тех пор, пока не пожалует полиция.
— Что вы себе позволяете? — возмутился антрепренер, впрочем, изрядно при этом побледнев. — Я знаком со многими важными людьми! Я буду жаловаться!