Пазолини. Умереть за идеи

Поэт описывает самого себя как человека, оказавшегося отстраненным и ненужным миру, в котором, как ему когда-то казалось, он мог бы активно действовать. И все же даже ночью (намек на тьму разума, причины которой он понять не в силах), несмотря на то, что город превратился в «город мертвых» (потребители, встроившись в массовое общество, утратили собственное сознание?), а «промерзание» души стало «вечным», он пытается двигаться, с трудом ползет по склону современности, в глазах которой он выглядит чудовищем («медленно, как движутся чудовища»), пытается встать среди грязи, которой окружен («я воздвигал себя, как червь»).
Ситуацию вдобавок усложняет, усугубляя мрачное состояние души поэта, трагическая интуиция: автор ощущает дискомфорт, вызванный тем, что его время прошло, а он зачем-то выжил. Никому больше не интересны его поэтические высказывания, 50-е годы закончились, и ему суждено стариться вместе с творчеством. Другими словами, закончился исторический этап, для которого была характерна вера в позитивную эволюцию общества, а поэт питал надежду получить возможность встроиться в этот мир, найти собственную роль в нем, объединить «страсть» и «идеологию» в творческом и интеллектуальном труде.
Эти стихи чрезвычайно драматичны, звучат как нечто среднее между призывом о помощи и окончательным уходом, составлены из демонстративно прозаических строф, как если бы поэзия уже не могла, ввиду срочности поднимаемых тем, украшать себя различными стилистическими и риторическими приемами, как это бывало в рамках интимного и пара-религиозного эстетизма ХХ века: все это подразумевает активную политико-идеологическую позицию против буржуазии, во-первых фашистской, а во-вторых – демохристианской – согласно строгим пазолиниевским выводам именно они создавали основу и среду для возникновения литературных тенденций.
Лексика в его стихах в этот период тоже стала крайне повседневной и простой. Только некоторые слова еще несут в себе заряд экспрессии. Они вызывают в воображении образы гибельной инаковости, ощущаемой поэтом в себе самом по отношению к окружающему миру: «больной раб», «чудовище», «червь, мягкий, отвратительный», «умирающий зверь». Через метафоры он выражал свое состояние психологической прострации и разочарования.
В этом сборнике Пазолини часто возвращается к этому ощущению чуждости, испытываемому им по отношению к настоящему, и которому все еще пытается противостоять:
 
 
         Что
 
         знаю я о новом
 
         курсе Истории, о котором
 
         я ничего уже не знаю, поскольку не
 
         участник, а опоздавший, оставленный навек снаружи
 
         и понявший всего одну-единственную вещь: она вот-вот
 
         умрет, идея человека, который появляется однажды утром
 
         в Италии, а может, в Индии, погружен в свою мелкую работу,
 
         […]
 
         сеять, иль пахать […]
 
         Идея человека… который во Фриулии…
 
         Иль в тропиках… старик иль юноша, послушный
 
         тем, кто велит ему повтор одних и тех же действий
 
         […]
 
         повтор один в один отца деяний,
 
         чтоб возродить отца среди людей,
 
         безмолвно или с робким смехом
 
         скептицизма и отказа тем, кто пробует,
 
         поскольку в его сердце нет места
 
         для другого чувства,
 
         кроме веры{Nuova poesia in forma di rosa, P1, стр. 1206.}.
 
 
Пазолини видел, что в Третьем мире все еще присутствовал атавистический, первобытный образ жизни, и пророчествовал, что в будущем, вероятно, ему удастся покорить индустриальную и экономически развитую Европу:
 
 
 
         Али с Голубыми Очами
 
         один из тех сыновей сыновей,
 
         приплывет из Алжира на кораблях
 
         с парусами и веслами. С ним
 
         прибудут тысячи мужчин
 
         с тельцами и глазками
 
         бедных собак их отцов
 
 
на лодках, спущенных на воду в Царстве Голода. Они принесут с собой своих младенцев, хлеб и сыр в желтых картонках Пасхального понедельника. Привезут старушек и ослов, на триремах, украденных в колониальных портах.
 
 
         Сойдут на берег в Кротоне или Пальми,
 
         миллионы, одетые в азиатские
 
         лохмотья и американские рубашки.
 
         […]
 
         […] – вылезут из-под земли, чтобы грабить – 
 
         поднимутся со дна моря, чтобы убивать – они спустятся с небес, чтобы экспроприировать – и научить товарищей-рабочих радости жизни – 
 
         научить буржуев
 
         радости свободы – 
 
         научить христиан
 
         радости смерти
 
          – они разрушат Рим
 
         и на руинах
 
         отложат семя
 
         Античной Истории.
 
         А потом вместе с Папой и его таинствами
 
         пойдут табором
 
         на запал и на север
 
         под красным знаменем
 
         Троцкого по ветру{Profezia, P1, стр. 1289–1291.}…
 
 
В те годы переселенцы из Африки и Азии только начали появляться в Европе благодаря самых первым волнам миграции (а что касается Италии, то количество эмигрантов было еще существенно больше, чем иммигрантов): почти никому не приходило в голову, каковы будут в количественном отношении миграционные потоки, которые мы увидим спустя годы, в наши времена.
Пазолини, с его великолепным воображением, обрисовал ошеломляющий марш «новых варваров», последних земных проклятых, чей путь ведет к спасению от голода, нищеты, войн, угнетения и эксплуатации. Их продвижение станет неизбежным. Текст вошел в «Книгу крестов» (был перенесен из апрельского издания в июньское), страницы которой были напечатаны таким образом, чтобы на каждой получался крест – знак страдания (для вышеприведенных стихотворений это страдания угнетенных народов), но и воскресения (символическое значение креста в христианской вере) через «евангелическую революцию», которая захватила воображение поэта, несмотря на отсутствие у него полной уверенности в существовании возможностей ее воплощения в жизнь.
Дикий ветер варваров должен был смести фальшивую буржуазную цивилизацию, на словах провозглашавщую ценности, в которые сама не верила и которые опасалась внедрять на практике. Али – африканец, но у него голубые глаза, как у варварских племен с Севера, заселявших Европу на закате Римской империи и в раннем Средневековье. То, что якобы принесет с собой новое переселение народов, станет «семенем / Античной истории», прошлым, одинаковым для Африки и для Европы, Востока и Запада, и с этих пор больше ни одна идея не будет вести к «столкновению цивилизаций».