Волгины

— Простите, Алексей Прохорович, что не встретил, задержался на том берегу… Увидел вашу машину, и прямо сюда… Извините…
— Пустяки, — сказал Алексей. — Сейчас мы со Шматковым порешили: мост надо закончить двадцать первого.
Спирин даже рот разинул, вытер скомканным платочком потный лоб.
— Вы шутите, Алексей Прохорович? Ведь сегодня уже семнадцатое…
— Ну и что же? Шматков дал согласие уложить свою часть брусьев и рельсов за три дня.
— Но ведь это великолепно! — сразу сменил тон Спирин. — Это просто чудесно! Конечно, успеем закончить.
Алексей усмехнулся.
Спирин, по обыкновению, никогда ни в чем не возражал ему, и это всегда смущало и даже злило Алексея., Особенно его раздражала всегдашняя готовность Спирина угодить ему, угадать малейшее его желание.
После первых же слов доклада Спирина о ходе работ и нескольких заурядных соображений, касающихся расстановки рабочей силы, о которых Алексей уже знал и недавно сам предложил их Спирину, ему стало невыносимо скучно. Он едва дослушал начальника участка.
— Почему же вам кажется возможной сдача моста двадцать первого июня? — спросил Алексей.
Спирин растерянно взглянул на него, почуяв явный подвох.
— Видите ли… Если, так сказать… — начал он, но Алексей перебил его:
— Все ясно. Вы поторопились согласиться со мной, Семен Селиверстович… Хотя бы раз вы сумели доказать противное. Но вы не можете… Не решаетесь, — с раздражением повторил Алексей. — Не решаетесь потому, что не имеете собственного мнения.
Спирин, смущенно отдуваясь, молчал. Они подошли к диспетчерской вышке. Их встретил мрачный, нелюбезный Самсонов.
— Могу вас обрадовать, Иван Егорович: Шматков дал согласие закончить укладку брусьев в субботу, — сказал Алексей.
Усталые глаза Самсонова скупо заблестели.
— Ну как же… Ведь это Шматков! Как он мог не согласиться! — сказал главный диспетчер и бросил торжествующий взгляд на Спирина.
«Они уже тут без меня обсуждали этот вопрос и, как видно, крепко поспорили, — мысленно заключил Алексей. — Повидимому, этот Спирин все-таки доказывал обратное…»
8
Собрание было коротким, но очень бурным, как и предполагал Алексей. Вызов Шматкова был принят большинством бригад, но от внимания Алексея не ускользнула и часть недовольных, которые отмалчивались или прерывали дававших обязательства бригадиров насмешливыми выкриками. Но таких оказалось меньшинство: победа была на стороне бригады Шматкова.
Таким и запомнилось Алексею это последнее мирное собрание: у моста, в широком, охватившем лесную лужайку венце электрического света сидящие в разных позах рабочие, их грязные, еще не отмытые усталые лица, веселые и угрюмые, старые и молодые. И над всем этим — теплое вечернее небо, ночные запахи болотных трав, смолы, людского пота и дыма от рабочих кухонь и людские голоса, и сонное бормотание лягушек в реке.
После собрания, когда Алексей приготовился уезжать, к нему подошел Самсонов, взволнованно проговорил:
— Спасибо вам, Алексей Прохорович…
— Да за что же? — удивился Алексей. — Не понимаю…
— А за то… за то, что мы в вас не ошиблись… Мы — инженеры, техники, рабочие… С этого вечера я стал еще больше уважать вас. Не за то, что вы мой начальник… Нет… Я не Спирин, — Самсонов ухватился за бок.
— Вы напрасно запустили свою печень, — сухо заметил Алексей.
— Ерунда! — сердито сказал Самсонов. — Так вот… Я, старый инженер, уважаю вас. За то, что вы идете на риск…
— Да при чем же тут риск? — спросил Алексей.
— А самолюбие? А честь? — выкрикнул Самсонов. — Эти понятия мы не собираемся сдавать в архив. Или вы не доложите наркому о взятых обязательствах?
— Я доложу ему… Неужели вы думаете, что бригады не выполнят своих обязательств? Как же они могут не выполнить, когда завтра вся новостройка узнает о вызове Шматкова?
— А если Шматков не выполнит? — настороженно спросил Самсонов.
— Наши люди не могут не выполнить, — уверенно проговорил Алексей. — Не думайте, что наши рабочие не понимают, что такое честь и самолюбие. Они понимают кое-что и пошире.
 
— Но если бы не вы…
— Оставьте… Не нужно говорить обо мне, — остановил Алексей. — Они… наши люди помогают нам делать то, что иногда нам самим кажется не под силу.
Алексей шел к машине. Самсонов, провожая его, говорил глухим прерывистым басом:
— Как трудно и вместе с тем как интересно сейчас работать! И очень хочется жить.
— А завтра, послезавтра будет еще интереснее, — задумчиво отозвался Алексей.
— Все-таки очень хорошо, что мы торопимся с этой веткой, — сказал вдруг Самсонов. — Очень хорошо…
Прощаясь, они обменялись крепким рукопожатием.
— Знаете что, — мягко сказал Алексей, открывая дверцу машины, — в воскресенье мы с женой решили отпраздновать рождение сына. Не откажите приехать… Мы очень скромно… Будем рады… Пожалуйста, Иван Егорович…
— Благодарю… Кстати, я забыл поздравить вас…
— Спасибо…
Алексей сел в кабину, захлопнул дверцу. Машина, грузно покачиваясь, стала медленно выбираться на темную лесную дорогу. Весь путь до самого управления Алексей думал об удачно законченном дне, о разговоре со Шматковым и Самсоновым, о выступлениях на собрании бригадиров и рабочих. Спокойные горделивые мысли текли в его голове, оставляя полное удовлетворение.
Он предвкушал радость открытия движения раньше срока, уже видел первый, празднично расцвеченный, весь в зелени поезд, облепленный приодевшимися ради такого торжества людьми — рабочими и служащими… Поезд медленно движется через мост, сияет солнце, шумит толпа, играет оркестр. Паровоз рвет красную бумажную ленту, и крики «ура!» гремят в воздухе, сливаясь с победно звучащим паровозным свистком. Впереди, на мосту, Самсонов, Шматков, Спирин — все, все… Одна трудовая семья, с которой он так сжился за эти полгода.
Что может быть приятнее успешного окончания большого дела?
Озаренный автомобильными фарами лес точно расступался перед глазами Алексея. Кусты густого орешника, корявые стволы вязов и дубов с шумом проносились мимо. Запах ночного леса проникал в кабину. Изредка на дорогу выбегал серый облезлый заяц, оголтелыми скачками несся впереди машины, ошеломленный светом, пока не скатывался в кусты. Какая-то птица, сова или филин, лениво махая крыльями, перелетала через дорогу, исчезала во тьме…
Алексей закрывал глаза, и перед ним опять возникали картины предстоящего торжества в день открытия дороги: веселые, покрытые пылью лица рабочих, их загорелые мокрые спины, умная усмешка Шматкова…
В управлении Алексей задержался ненадолго. Приняв вечерние рапорты начальников служб и дав указания на завтра, он уехал домой.
9
В субботу Алексей приехал на строительство ранее обычного. По всей дороге уже готовились к открытию движения. Заканчивались мелкие недоделки пути, подправлялись бровки и насыпи, станционные постройки украшались красными флагами и гирляндами зелени. На конечной станции, куда должен был прийти первый поезд, стояла арка, обвитая кумачовыми лентами, жгутами, сплетенными из березовых веток, травы и полевых цветов.
Всюду желтел свежий песок, все лоснилось краской, блестело: крыши зданий, стрелочные фонари, дверные ручки, рамы окон. Запах олифы и лака был разлит всюду.
Путевые бригады во главе со Шматковым укладывали последние брусья, свинчивали гулкие звенья рельсов. Пронзительно жужжали автоматические сверла, нестерпимо яркие молнии электросварки вспыхивали там и сям в тени переплетов фермы, оглушительно били молоты…
Знакомая веселящая лихорадка кипучего труда держала все время Алексея в нервном напряжении. До десяти утра он успел объехать линию, проверить последние приготовления, поговорить со Шматковым и Самсоновым. Шматков обещал завинтить на мосту последний болт в восемь часов вечера. В воскресенье утром был назначен пропуск первого поезда.
В десять часов Алексея вызвал к телефону первый секретарь областного комитета партии Кирилл Петрович.