Вечный юноша

 
 
Мы спасены от снос благополучья.!
 
И острый парус бедственней ладьи
 
Царапает и разрывает тучи.
 
Спасенье или гибель впереди?
 
Но никогда с такой предельной силой
 
Во мне не трепетало чувство «мы».
 
Я знаю, это бедствия открыли
 
Сердца и теплотой прожгли умы.
 
 
(Юрий Софиев — Н.Ч.).
(Обрывок конверта с адресом Виктора Мамченко: «Франция, EXP V. Mamtchenko. 23, rue Pasteur 92 — Meudon. France» — Н.Ч.).
34.
Суббота, 15 октября.
Опять сильнейший приступ — резкая длительная боль в сердце. Минут 20 пролежал на кровати в полном одиночестве, пытаясь обратить на себя внимание стуком в стену к соседям — тщетно. Встал, добрался до дверей, крикнул Катю. «Скорая помощь», которая в свою очередь <вызвала> «инфарктную» машину. Электрокардиограмма. — Результаты неясны. В итоге опять больница. Резкая и почти непрерывная аритмия, иногда доходящая до резких болей в сердце.
35.
Из цикла «Память Черномора».
 
 
Снежная оторопь степью курганною
 
Крылья раскинула в дальний полет;
 
Солнце февральское розою алою
 
Вспыхнула в окнах и будто поет.
 
 
 
Дева высокая, убрано белая,
 
Снежною пылью стоит у окна;
 
Мать все поет, у стола что-то делая.
 
Плачет о деве — как дева бледна…
 
 
 
Что же в окно, среди снежного шепота,
 
Снежного чуда и детского сна,
 
К мальчику тихо из вьюжного пропада
 
Солнечным, тополем бьется весна…
 
 
 
Дивная песня метелится ветрами,
 
Жарко взлетает, как искры в огне,
 
Смотрит в глаза его буднями светлыми,
 
Инеем звездным мерцает в окне.
 
 
 
И не уйти от тревоги и радости, —
 
О, как родная рука горяча!..
 
Мальчику страшно от песни и жалости, —
 
У материнского плачет плеча.
 
 
Виктор Мамченко.
36.
…Милый Гриша Лаврененко приводит меня иногда в состояние невменяемости — он заботлив, по-родственному близок, но все-таки это такой музейный экспонат, что выслушивать его рассуждения — для меня самоубийство.
Его отрада кинокартины из прежней жизни, в особенности с участием военных. Причем радует не содержание, а созерцание форм — гусарских, уланских и пр.
Раскритиковал I часть «Войны и мира»:
— Как же это так? Не показать атаку кавалергардов при Аустерлице?
— Неужели тебе недостаточно батальных картин на наших экранах? — спрашиваю я.
— Как, как это? Это знаменитая атака кавалергардов, такая красота!
— Нет, Гриша, слава Богу, что воздержались еще от одной очередной батальной бутафории.
Однажды очень возмутился, заметив в каком-то фильме, что на гусарских штанах, вероятно сзади, был вышит какой-то узор, не соответствующий уставному!
Но вообще его судьба по-настоящему плачевна. У него четыре сестры старшая недавно умерла в Ленинграде, так и не повидав Гришу), дядя академик Ив. Ив. Мещанинов. Одна из сестер, Маруся, в Москве за инженером-медиком Пузицким, который в юности тоже бывал в семье Мещанинова, и за 11 лет никто его не позвал к себе, хотя бы чтобы повидаться после 30-летней разлуки.
 
С людьми этого склада произошло печальное недоразумение. В свое время на чужбине война, тревога, боль и гордость за Родину, искренний патриотизм взбудоражили их души, но не внесли ясности ни в ум, ни в сердце. Не сделали их новыми людьми. Не о них я думал, когда писал:
 
 
…С прошлым расстались навеки
 
У больших европейских дорог.
 
Повесть о человеке,
 
Что дважды родиться мог…
 
 
Они прошли мимо главного, мимо смысла и чаяний Октября.
 
 
…Ни фабричный гудок и лопата
 
(…Трудный опыт, прошедший не зря,
 
Нам открыли, жестоко и внятно,
 
Смысл и чаянья Октября).
 
 
Не поняли и по существу остались чуждыми основному источнику нашей жизни и потому со всем своим русским, а не советским патриотизмом смотрят назад, в прошлое, и не способны, конечно, смотреть вперед, в будущее.
Я думаю — таким, как Гриша, а их немало, куда было бы уютнее доживать свой век в привычной для них эмигрантской атмосфере, за стаканом пинара встречаясь со старыми друзьями, для которых и до сего дня значительно и отрадно вспоминать, какой узор носили они на своей гусарской или уланской жопе при царе Горохе.
37.
(Газетная вырезка «Тайна «Острова смерти», «Известия», № 219 (15307), 1966 г., где рассказывается об экспедиции четырех английских ученых на остров Гринард, расположенный в миле от пустынного шотландского побережья Западный Росс. Остров был поражен сибирской язвой. — Н.Ч.)
Все, что пишешь о твоих литературных бедах, все это очень мне понятно. «Милые и умные», далеко не «по неисповедимости путей Господних», часто поступают далеко не по-милому и не по-умному.
Скажи мне правду — для кого печатались «воспоминания» Шебанова?
Между прочим, сколько я не просил выслать мне эти издания — ни привета, ни ответа. Хотя Юр. Светличный обещал мне… (дальше порвано — Н.Ч.) он зачем-то испортил целую (машинописную?) ленту на меня. Разве что для …(порвано — Н.Ч.) издания для связи с зарубежными соотечественниками. Они распространяются только у вас. И ведь не для дефективных же детей это пишется. И разве нельзя это поднять на уровень хотя бы относительного лит. мастерства и с какой-то совестливостью по отношению к правдоподобию (это, вероятно, отрывок письма к В.Мамченко — Н.Ч.)
38.
(Вырезка стихотворения Юрия Софиева с его комментариями — Н.Ч.)
 
 
Ты шла тропой кремнистой над потоком,
 
С тяжелою вязанкой на плечах,
 
В той юбке черногорской, в той широкой,
 
Что черной птицей реет на ветрах.
 
 
 
Весной овец с тупыми бубенцами
 
На пастбища альпийские гнала,
 
Где над обрывом, солнечными днями,
 
Следили мы за реяньем орла,
 
 
 
Где ночью голову мне на колени
 
Ты клала. Тишина росла в горах. (Склоняла)
 
Моей страны чудесные виденья
 
Вились и плыли в дыме от костра.
 
 
 
Рассказам о неведомой России
 
С какою жадностью внимала ты,
 
И, может быть, такой была впервые
 
От счастья, нежности и теплоты.
 
 
 
Мы в этих скалах били из винтовки,
 
В соревновании дырявя цель.
 
Для быстроногой черноглазой Новки
 
Сиял её семнадцатый апрель…
 
 
 
(Но шли года и мирный быт был скошен
 
Смерчем войны и яростью врагов.
 
Враги топтали кованой подошвой
 
Простой уют славянских очагов.)