Царская невеста
Я мог бы попасть и несколько раньше, но меня изрядно тормознули. После отмены опричнины стражники на заставе у Слотина вели себя весьма лояльно, запутавшись, кого можно пускать сразу, с учетом новых веяний, а на кого все равно надо испросить царского разрешения, и не чинили препятствий никому. Зато теперь, перед торжествами, согласно повелению Иоанна, опасающегося, что его очередную невесту сглазят или испортят, контроль был жесткий, бесцеремонный и затяжной.
Как знать, может, я бы и вообще не попал на свадьбу, если бы не повстречавшийся Истома. Последнее время мне что-то стало везти на этого сурового десятника. Или уже сотника? Впрочем, какая разница. Нет, он не дал приказ тут же пропустить меня. Еще чего. Зато он ускорил процедуру выяснения – дозволено ли фряжскому князю принять участие в царской пьянке-гулянке али как.
Оказалось, что дозволено, но… без людишек. Разрешалось прихватить только одного стременного. Я поначалу не колебался, да и Тимоха был уверен, что поедет он и только он, но в самый последний момент мне вдруг представилось, что, если я не удержусь и сорвусь с катушек, вместе с фряжским князем достанется и его людям. Всем. И мало не покажется.
Именно потому, отведя парня в сторонку, я предупредил его, что он гораздо нужнее мне тут, велев ждать меня три дня в Слотине и каждый день поутру быть готовым к немедленному выезду. Если я не появлюсь и даже не пришлю весточки с новым стременным – молодым парнем со странным прозвищем Бибик, то наутро четвертого дня им надлежит оставить одного человека в селе в ожидании вестей, а всем остальным немедленно возвращаться в Москву, но не в мой терем на Тверской, а прямиком к Ицхаку, и там выжидать еще седмицу.
Коль я и за это время не дам о себе знать, то тогда ему надлежит предупредить купца, что ждать меня не надо, сделка отменяется, а также забрать у него и поделить между собой мою казну, в которой оставалось немало. После этого они вправе разбрестись кому куда хочется. Сам же Тимоха может считать себя свободным от службы и от данного им обета, так что, если не оставил прежней мечты, пускай катит на Дон.
Он вначале попытался возразить, но мой категоричный тон, что мне виднее и вообще, в слободе дельце пустячное, а самое веселое начнется именно со Слотина, возымел нужное действие, и Тимоха, понуро кивнув и дав небольшое, но красноречивое наставление Бибику: «Ежели что с княж-фрязином учинится – с тебя спрошу!», сопровождавшееся покачиванием ядреного кулака в опасной близи от носа Бибика, нехотя побрел к остальным ратникам.
Кажется, все предусмотрел на случай провала. Но главный итог моей поездки оказался противоречивым. Получалось, что я успел. Вот только вопрос: «К чему именно? Повеселиться на свадьбе?»
Мои мучения вообще-то предназначались отнюдь не для того, чтобы скромненько, как и подобает думному дворянину, чей номер в точности как в блатной песне – двести сорок пять, разве только без печати на телогреечке, пропустить вперед себя огромную кучу бояр, окольничих, конюших, кравчих, постельничих и прочих, усесться за огромный царский стол и уплетать государево угощение, запивая его хмельным медом.
Мне ж надо устраивать побег, а я не только ничего не успел продумать за этот предсвадебный вечер, но даже не попал утром на само венчание – проспал.
Да-да, организм, молодцом продержавшись две с лишним недели, решил, что уж теперь-то ему позволительно немного расслабиться, и отключился.
Напрочь.
Разбудить же было некому – по совету Бориса Годунова, который встречал и размещал меня, среди ночи его двоюродный брат и постельничий Дмитрий под благовидным предлогом увел куда-то моего нового стременного и вместо Бибика поставил у двери моей опочивальни двух дюжих стрельцов.
– Чтоб ты беды не сотворил, княже, – пояснил мне сам Борис, который и разбудил меня, только поздно – обряд венчания к тому времени давно завершился и через час намечался свадебный пир.
Я удержался и не кинулся на него с кулаками лишь по одной причине – он и вчера уговаривал меня не ходить в церковь и тем самым не вносить сумятицу в сердце государевой невесты. Причем выдал на-гора столько убедительных доводов в защиту своей просьбы, что я сделал вид, будто стал колебаться, уклончиво заявив, что, мол, утро вечера мудренее и вообще – когда проснусь, будет видно.
Кстати, ложиться почивать я на самом деле вообще не собирался – планов было громадье. Для начала предстояло каким-то образом исхитриться и повидаться с Машенькой, после чего… Впрочем, о дальнейшем я не думал, решив сосредоточиться на свидании, а уж потом принимать окончательное решение.
Потому я и не возражал на предложения Бориса не ходить завтра в церковь, опасаясь его обидеть, чего делать было нельзя ни в коем случае – хитроумие Годунова мне было необходимо как воздух. Да и не только оно одно, но и все его знания о здешнем дворце – я же здесь ни ухом ни рылом. Где парадный вход? Кто там дежурит? Кого через него впускают-выпускают? На основании чего? Есть ли потайные ходы? Как до них добраться и куда они выводят? Словом, вопросов немерено, а ответов на них ни одного. Потому я отделывался на все его увещевания уклончивыми ответами, что, мол, может, я вообще просплю, тогда и говорить не о чем.
В конце концов, он сам виноват – в придачу к своим советам надо было подкинуть мне мозгов ими воспользоваться. А так я лишь втихомолку угрюмо думал, что проявлять мудрость в чужих делах, глядя на них со стороны, гораздо проще, чем в своих собственных, вот Борис и надсаживается.
Тот досадливо морщился – неприятно видеть, как твои умные слова умирают в ухе у дурака, – но продолжал столь же горячо и настойчиво убеждать меня в том, чтобы я попросту ложился спать и никуда не ходил ни сегодня, ни завтра.
Расклад у него получался и впрямь настолько чистым и гладким, что, как знать, в иное время я бы, может, и прислушался к его словам. Вот только не зря говорится, что давать советы глупцу или влюбленному, пускай даже самые лучшие и самые разумные, все равно что пытаться удержать ветер в клетке или воду в решете. Так и тут.
О том, что на самом деле мне от него нужно, я решил поговорить с ним «по-трезвому». Надираться, разумеется, не собирался – просто слегка взбодриться, и все. В первую очередь выпивка предназначалась для моего собеседника – я надеялся, что после легкой дозы у Годунова прибавится смелости.
Увидев мою бутыль, он деловито понюхал содержимое, слегка поморщился, заявив, что в царевых палатах такие меда пьет лишь челядь, да и то задняя [82], и куда-то исчез, заверив, что явится мигом, Отче наш прочесть не успею. Насчет молитвы он немного прихвастнул, но отсутствовал и впрямь недолго, появившись минут через десять – пятнадцать с увесистым кувшином в руках.
А потом мы с ним слегка выпили, после чего я… почти сразу отключился. Так это…
Я прищурился, с подозрением уставившись на Бориса.
– Федорыч, – вкрадчиво произнес я, – а мой крепкий сон?..
– Ну да, – простодушно покаялся он. – Сбегал к Бомелию, пожаловался на бессонницу да опосля сызнова к тебе, а зелье, что он дал, в мед влил. А куда деваться, коль ты моих увещеваний слухать не желал. Мыслишь, я не зрел, в экой лихоманке твоя глава металась? Оно ж по очам видать было – словно в бреду. – И попросил: – Ежели костерить меня учнешь, так ты дюже сильно глотку не надсаживай. Лучше вполголоса, а то нехорошо, услыхать могут. – И многозначительно указал на дверь.
Ох и хитер парень. По сравнению с ним жуликоватый хитрован Дубак – дите дитем. Да что Дубак, тут и Ицхак отдыхает. Ну какой же русский человек матюкается вполголоса? Для этого и впрямь надо не просто числиться в иностранцах, но быть им на самом деле, то есть соответствовать по духу. Не зря я вчера хотел подключить Бориса к своей затее с побегом. Уж он-то точно что-нибудь придумал бы. Только это было вечером, а теперь даже не утро – день на дворе. Поздно, милый. Или?..
Время-то до свадебного пира еще имеется, пускай и осталось с гулькин нос, но если его использовать с умом, то…