Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

 Я понимаю, что это дурная литература, пошлятина, но что делать. Я жалею молодых писателей. Они сердитые, им тя жело. Если ко мне придет гений, но гений непризнанный, у которо го нет паблисити, он и уйдет непризнанным гением, я его не издам, я не могу рисковать. Если только приходит посредник и я знаю, что это серьезный человек, и что у него отлажены контакты с книгопро давцами, и что он имеет свои ходы в журналы и в газеты, только тогда я иду на риск. Потому что значительную долю ответственнос ти за неуспех он принимает на себя.
 Говорит он об этом деловито, а в глазах затаенная боль.
 — Где же выход? Его у нас нет. Невозможно поломать сложив шуюся систему отношений: писатель — посредник — издатель — про давец. Кроме писателя, все заинтересованы в сохранении этой сис темы. Я понимаю, что это ужасно, что это мешает появлению новых имен в литературе. Я пытаюсь успокаивать себя лишь одним: истин ный талант — одержим, он должен пробить стену, если ему есть что сказать людям.
 …Забыл получить деньги в банке. Ночевать негде. Позвонил друзьям. Сказал, что нашел маленький «традиционный отель», где комната стоит три доллара, а не десять, как всюду. Оставил на всякий случай номер телефона: если понадоблюсь — ищите.
 Когда я приехал в «традиционный отель», портье протянул мне бумажку: номер с обслуживанием стоит тридцать долларов! Я похолодел. В кармане у меня оставалось всего девять долларов, рассчи- танных до цента: три — за номер, три — позавтракать и поужинать (обед — излишество, если можно устроить поздний завтрак), доллар — метро, два доллара — музеи и кинотеатры в воскресный день.
 — Но мне сказали, что номер стоит три доллара!
 Портье достал японо-английский разговорник, долго листал его, наконец ткнул пальцем в какую-то фразу и протянул мне книжечку.
 — «Никто так не обслужит мужчину, как женщина».
 Портье томно закрыл глаза, изображая девицу, и поцеловал себя в ладонь, изображая страстного мужчину.
 — А без «обслуживания» можно?
 Портье долго переговаривался со старухой в кимоно и гета, потом вздохнул и сказал:
 — Нежелательно, но можно. Пять долларов.
 — Два! — сказал я и для верности показал на пальцах.
 — Три, — сказал портье миролюбиво, — и не центом меньше.
 Комнатку он мне дал крохотную — четыре квадратных метра.
 Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый, как солдатский ранец, — ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из «обслуживания».
 Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: «Русский бар “Кошка”». Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Это район нищих «баров», сколоченных из неструганых досок. Стойка и четыре высоких скрипучих стула. В баре сидели трое молодых японцев с кинжалами на широких ремнях.
 Старуха в парике, увидев меня, схватила балалайку и запела: «Выпьем за Танюшу, Танюшу дорогую, а пока не выпьем, не нальем другую».
 
 — Откуда? — спросила она меня по-японски. — Американец?
 — Нет, — ответил я, — русский. Старуха вдруг, без всякого перехода, заплакала:
 — Господи, русский, вот счастье-то! Из каких? Австралийский русский или немецкий?
 — Советский…
 Старуха — опять-таки сразу же, без подготовки, — плакать перестала и решительно вытерла нос платочком.
 — Не может быть, — сказала она, — не верю.
 — Почему?
 — Вам запрещено ходить по-одному, а посещать бары — того более.
 — Значит, я отступник…
 — В России за отступничество головы рубят.
 — У меня шея крепкая.
 — На продажу ничего нет?
 — Не понимаю…
 — Золотишко, камней? Устрою, есть связи…
 — Не надо…
 Старуха плеснула в рюмку «смирновской» водки, — мне она налила двадцать граммов и десять, не больше, плеснула себе.
 — Пей до дна, пей до дна, пей до дна! — пропела она. — Пей, большевичок недорезанный… Эх, господи, и зачем вы сюда пришли, только сердце растревожили… Я пятьдесят лет никого оттуда не видала… Из Петрограда — в Читу, потом — в Дайрен, оттуда — в Шанхай, а после сюда. Графиня, — крикнула она, открыв окошко, ведшее на кухню, — идите сюда, у нас в гостях красный…
 «Графиня», женщина лет сорока пяти, густо накрашенная, в нелепой черной мини-юбке, вышла из кухни. Один из парней вскочил, подошел к ней, взял за руку, привлек к себе, что-то шепнул на ухо.
 Женщина отрицательно покачала головой, глядя на меня.
 — Действительно вы из России? — спросила она.
 — Действительно.
 Она прикоснулась к моей руке.
 — Во плоти, — усмехнулась она. — Бред какой-то. Где ночуете? — спросила «графиня».
 — В отеле.
 — Далеко отсюда?
 — Нет…
 — Откуда сами?
 — Из Москвы.
 Старуха снова заплакала.
 — Если будет желание переночевать в русской семье — прошу, — сказала «графиня», вымученно улыбнувшись. — Две комнаты, семь квадратных метров. По здешним условиям это прекрасно. Нянька, — она кивнула головой на старуху, — переночует здесь, на полу…
 Я улыбнулся, посмотрев на старуху.
 — Она уже сказала вам, что княжеского рода? Она такая же княж на, как я графиня. Она — старая б…, я — помоложе…
 …В понедельник встретился с директором одной из фирм «Мицубиси». Важный, чопорный господин читал мои книги, попросил подписать их, учтиво интересовался, в каком отеле я живу. Настойчиво рекомендовал «Тоси сентер».