Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

 Тогда получится контакт. В ином случае ты прервешь идею того, что он хотел сказать. Сапожник ремонтировал мне ботинок. У него приготовлено несколько пар тапочек и, когда человек останавливается на улице, сапожник, одетый в традиционный японский костюм (штанишки, тапочки с отделенным большим пальцем), дает тебе газету, и ты стоишь, читаешь газету, а он работает с невероятной быстротой и тщательностью. У нас в иной мастерской по ремонту обуви сделали бы за два дня.
Мастер же сделал это на моих глазах за 10—15 минут, причем я видел, с какой тщательностью он это делал. Он не может обмануть клиента, даже не клиента, он не может унизить себя плохой работой, не может унизить традицию, заложенную в нем столетиями, т.е. добропорядочность в отношении к тому делу, которым он занимается.
 В нашем роскошном отеле в центре Токио, в половине шестого начинает надрываться петух, который скрыт в одном из махоньких домиков, прилепившихся к громадинам новых черно-стеклянных и белокаменных зданий. Это какая-то тайна и жалостливость, словно ребеночек в концлагере, которого прячут.
 -И снова меня потрясает то, что вся Япония моется. Стоит парень, умывает совершенно чистую машину с мылом. Ходит дворник с метелочкой и подметает каждый опавший лист. Таким образом, осени никто не ощущает — нет опавшей листвы на асфальте.
С одной стороны, это человечество оберегает от грусти, потому что опавшие листья — очень грустны, а с другой — вся эта опрятность нивелирует переход из лета в осень. Невозможно понять, что же сейчас здесь, — только немножко похолодало за последние два дня, а так лето и лето, только какой-то желтый лист, не видимый тебе на дереве, упадет, и его тут же маленькой метелочкой в маленький совочек — и увезут.
 Стерильно чистая и опрятная Япония изменяет себе только в одном месте — на пляжах. Пляж загажен до невероятия резинками, старыми галстуками, закрывалками от кока-колы и пива, пустыми консервными банками. Видимо, все-таки французское выражение «Наше — значит ничье» распространяется и на здешний пляж. Пляж наш — значит ничей.
 В Западном Берлине 1968—1969 гг. комната всякого интеллигента, левого, естественно, была увешана огромными портретами Че Гевары, Мао, Троцкого, Лин-Бяо, а сейчас «генеральная опиумная война», как говорил Чжоу, принесла обратный результат — белая комната без единого портрета, огромный гамак и музыка, причем музыка не современная, а в основном древнеиндийская, погружающая тебя в нирвану. И марихуана.
 Иногда, на серьезных поворотах истории, когда задумывается метод, способный овладеть страной, ничего не получается, потому что страна поднимается на одну ступень выше и смотрит сверху, с позиций нирваны.
Вот тоже тема для размышления и для проведения исторических параллелей, когда атакующая мысль, идея, не до конца продуманная, потому что математически не планировалась, может сыграть злую шутку с теми, кто ее задумывал. Всегда и во всем сейчас, в наш сложный век, нужно, вероятно, соотносить себя с электронно-вычислительной машиной, с системой и помнить все время, что, когда американцы провели первый атомный взрыв и когда стал разрастаться огромный белый гриб, один ученый закричал в панике: «Боже мой, она стала неуправляемой! Мир погибнет!»
 -Погадал в храме, а это делается так: берешь длинный металлический ящик, трясешь его, из него вытягиваешь бамбуковую палочку, на ней — иероглифы. Японец мне показал, какой нужно открыть ящик, в этом ящике лежит листочек бумаги, и там указано твое будущее.
 
 Это стоит 30 иен. Ты берешь листочек и читаешь его. Хорошее у меня будущее, что, естественно, не могло меня не обрадовать. Правда, как это сочленится со сном, который меня обуревал: я выплевывал подряд 9 зубов. Понять не могу: к чьей-то смерти? Знакомых? Каких?
 Так вот, за храмом стояли люди, собирали деньги, причем очень тактично, неназойливо. Я опустил какую-то мелочишку, была открытая благодарность. Средства собирали в помощь лепрозориям в Индии.
 Но вот в чем парадокс. Вот храм, это добро, вера, это — религия людей. Перед храмом — торговля. Но об этом я уже писал, что Азии торговля не мешает. Она мешала христианам, что явствует из Библии: торгующих изгоните из храма.
 Рядом — тоже проявление добра. Сделан крошечный Дисней. Там есть карусель и русские горки.
 Когда мы ехали после хорошего дня на берегу океана, где нам устроили прием, все было очень мило, я рядом сидящей девушке из съемочной группы говорил, как она мила и прекрасна.
Рядом сидящий парень, который помогал киногруппе, когда заговорили о самураях, сказал, что самурай никогда не может сказать девушке, которая ему нравится, таких слов. Он умеет выразить это только глазами. Ни одного слова о чувствах. Это интересно.
 Японцы очень трогательно носят покупки. Люди старшего поколения, сделав покупку (хотя она великолепно упакована очень красивыми бумажками и веревочками), сверху завязывают эти покупки в шелковую косыночку крест-накрест. Вероятно, это от старой Японии, и это, как ни странно, сходится со старой Россией, когда несли гостинец в таком кульке.
 Говорят, что, по легендам, сначала Японией правили женщины...
 Нет ли в этом проявлении исторической закономерности? Японская женщина, при всем ее очаровании, красоте, только сейчас вырывается в эмансипацию, — идет подле мужчины чуть сзади, а когда ее знакомят с мужчиной, кланяется чуть ниже. Нет ли в этом проявлении исторической закономерности — владычество, если оно неограниченно и если в подоплеке заложена где-то еще и чувственность, неминуемо погибнет. Владычество тогда логично, когда владычествует закон, отлитый в бронзе, спокойной, холодной и равнодушной.
Июнь 1976 года
 Испания
Пусть мне объяснят этнографы: отчего именно в Испании возникла фиеста, коррида?
 Испанцев можно понять лишь во время корриды, когда люди теряют контроль, не чувствуют, не видят и не слышат никого рядом с собой. Они кричат, одобряя матадора, они словно бы таким образом берут на себя часть опасности; они требуют убрать с поля быка, если он — по их мнению — плох.
 Их восторгает более всего близкое ощущение неотвратимого — поэтому так ценят тех матадоров, которые пропускают рог быка под рукой, возле груди; поэтому так улюлюкают, когда бык падает, надломив передние ноги, — значит, матадор слишком низко держит мулету, совсем для себя неопасно, и нарушает правила зрелища: делается видной кровь, пущенная пикадором, бандерильи, воткнутые в загривок, вздувающиеся бока зверя — нет ощущения опасности, бык падает, бык устал, он не может теперь ни убить, ни — в крайнем случае — ранить матадора, разве это коррида?!