Гувернантка (СИ)
Щербинин же, который покинул армию вскоре после того сражения, о том, что товарищ его выжил, и вовсе не узнал, потому, ни мало не смущаясь, стал называться фамилией Стенин, когда шесть лет назад прибыл в Москву из Европы.
Настоящий же Стенин, очень болезненно переживающий из-за ожогов, пустился во все тяжкие, промотав состояние, набрав карточных долгов и окончательно опустившись. Когда же в феврале-марте сего года до него дошли слухи, что в Москве объявился некто под его фамилией, он заинтересовался. А приехав в Москву, обнаружил, что его именем прикрывается не кто иной как Щербинин, армейский друг. Вот только радости от встречи боевых товарищей не было вовсе: воспользовавшись той же схемой, Стенин назвался именем другого своего погибшего товарища – Балдинского – и стал требовать от Щербинина деньги за молчание.
На том же основании он требовал деньги и от графа Курбатова в ночь перед памятным балом, рассудив, что не мог Курбатов не узнать своего знакомца Щербинина в лже-Стенине.
А граф Щербинина узнал, разумеется. Вот только Курбатов располагал деньгами и не распространялся о своем знании на каждом углу – потому был Щербинину даже полезен. В отличие от Стенина.
По-видимому, именно в тот момент, когда я вошла в бальную залу тем вечером, Стенин излагал Щербинину свои требования под видом светской беседы, а Щербинин благодушно согласился обсудить это минутой позже – в чуть более уединенном месте. А войдя в гостевую комнату, после короткого разговора просто застрелил Стенина из «бульдога», который все время носил с собой. Он не готовился к этому убийству, но, вероятно, счел, что вычислить среди полусотни подозреваемых его не смогут. Тем более что о мотивах убийства никто не и догадывался. Кроме разве что графа Курбатова – но тот ни за что не рассказал бы о них полиции. Из благоразумия и страха за внука. Так Стенин считал, по крайней мере.
Правда была еще одна свидетельница – Катя. И в тот миг, когда Щербинин увидел ее на пороге комнаты, должно быть, он похвалил себя за предусмотрительность, поскольку уже не первый год Катя искренне полагала его своим отцом. И она действительно была предана ему. Вот только в желании помочь несколько переусердствовала. Когда на следующий день Полесовы уехали в гости, Щербинин ненадолго заглянул на Пречистенку – для того лишь, чтобы дать указание Кате избавиться от револьвера, спрятанного в фортепиано. А та по наивности своей решила, что обыска в доме уже не будет, и прибрала револьвер в ящик бюро в своей комнате – где и нашел его вскоре Кошкин. Разумеется, оставить в живых такую свидетельницу Щербинин уже не мог.
Но убийство Кати сорвалось, открыв вдобавок, что в экипаже с полицией были я и Ильицкий – военный офицер в отставке. Все это не могло не навести Щербинина на мысль, что на него идет охота. И, возможно, не только как на убийцу Балдинского.
А правду ему раскрыл Жорж Полесов в Березовом, дав понять, что я, оставшаяся в Москве, замешана в этой истории ничуть не меньше, чем Ильицкий.
– Извините, я подвел вас… – неловко отводя глаза, вздохнул Степан Егорович. – Более я подозревал графа Курбатова, потому, когда стало известно, что его внук ночью внезапно покинул Березовое, я тотчас направил своих людей следом. В это время, видимо, настоящий Сорокин и улизнул, выиграв у меня несколько часов.
– Это не ваша вина, – заверила я, – если бы Якимов не заменил ваши посты вокруг дома на Пречистенки своими людьми – вы бы без проблем взяли Щербинина в городе. А я сама села в экипаж к людям Якимова, хотя могла бы проявить чуть больше бдительности.
Сейчас, когда все было позади, и холодные браслеты не смыкались больше на моих запястьях, произошедшее казалось не более чем ночным кошмаром. Куда больше меня волновало, чтобы о «кошмаре» не прознал мой жених…
Я решила сменить тему – оставались и более интересные вопросы.
– Но граф Курбатов, как я понимаю, все же поделился своими соображениями относительно Щербинина? – спросила я.
– Поделился, – кивнул Кошкин, – поделился с единственным человеком, близким к власти, которого знал – с Якимовым. Но у Якимова была своя игра, и никакой Сорокин его не интересовал. Якимову нужны были вы, он наблюдал за вами уже очень давно – с тех самых пор, как после событий в Псковской губернии, вы вернулись в Петербург. Правда, вы его интересовали лишь постольку, поскольку являетесь племянницей Шувалова, под которого он действительно копал всю свою жизнь. И Ильицкий, очевидно, ему нужен был по той же причине – дабы через него воздействовать на вас, а через вас на Шувалова.
Я подумала, что идея стара как мир, но, увы, неплоха. Своего Якимов практически добился… если бы ненависть к дядюшке не затмила его разум настолько, что он принял желаемое за действительное.
И еще я поняла, отчего дядя солгал тогда Ильицкому, будто я осталась в Париже – просто дядя лучше Евгения понимал, с какой целью Якимов его к себе приблизил.
Вот теперь, кажется, я узнала все, что хотела. Оставалось лишь одно:
– Степан Егорович, – заговорила я снова, – я просила вас еще кое-что для меня сделать…
– Я помню, что вы просили. – Кошкин хмуро глянул на меня из-под бровей. Потом выдвинул ящик стола и положил передо мною конверт с бумагами: – Выездные документы с печатями, подписями – осталось только имя вписать. Любое по вашему усмотрению. – Он продолжал буровить меня взглядом. – Не буду спрашивать, зачем вам это… надеюсь лишь, что вы знаете, что делаете.
– Спасибо. Надеюсь, я вас не слишком обременила? – тихо спросила я, вставая.
Кошкин в ответ мрачно усмехнулся:
– Ничуть. Один из немногих плюсов моей службы в том, что подобные бумаги я могу достать без проблем. – Он чуть помолчал и добавил: – Вероятно, я больше не увижу вас, потому прошу принять поздравления со свадьбой… я получил ваше приглашение, но едва ли смогу присутствовать в церкви и на последующем обеде. Ни к чему это. Да и вы, боюсь, не так уж горите желанием видеть мою физиономию.
– Ошибаетесь, вы один из немногих, кого я и действительно хотела бы видеть.
Я сказала не особенно горячо, но искренне – чем, кажется, смутила Кошкина.
К слову приготовления к свадьбе шли полным ходом: уже приехал Платон Алексеевич – правда, думаю, больше, ради допросов Сорокина, чем ради моей свадьбы; приехала и Людмила Петровна, матушка Евгения. Оба они поселились в Славянском базаре и в настоящее время, насколько я знала, в спешке решали вопросы, которые родные молодоженов решают обычно еще до помолвки.
Мне очень страшно было оставлять Людмилу Петровну наедине с дядюшкой – я знала, что он и жениха моего не слишком жалует, а когда ближе познакомится с его матерью и милыми чертами ее характера… я всерьез опасалась, что он может костьми лечь, чтобы не допустить этого брака.
В размышлениях этих я доехала на извозчике до Петровки и, скорее по привычке, остаток пути до Столешникова переулка проделала пешком. Вывеска с надписью «Лефевр и Ко» по-прежнему была чуть покосившейся…
– О, Лиди, приветствую тебя, дорогуша! – Покупателей не было, потому Марго, не стесняясь, шагнула ко мне, намереваясь привычно поцеловать в щеку. Но, наверное, уловила мой настрой, потому что остановилась и настороженно спросила: – Что-то случилось?
Когда Якимов заявил мне, что сведения, которые по секретным каналам уходили из Москвы к англичанам, знала только я – не мудрено было догадаться, что ими владел еще лишь один человек. Моя связная.
Отчего-то я недолго думала, как мне поступить с Марго.
– Случилось, – ответила я. Потом раскрыла ридикюль, вынув конверт с выездными документами. И отдала Марго. – Твои шифровки англичанам уже три месяца перехватывают люди из Генштаба. Тебя ищут и, вероятно, скоро будут здесь.
Марго не ответила. Держала в руках бумаги, но так и не свела с меня взгляда. По глазам ее – расширенным от страха с притаившейся в их глубине надеждой – я видела, что не ошиблась в своих выводах.
– Что здесь? – выдавила она, взглянув, наконец, на бумаги. Но вскоре сама поняла и спросила: – Зачем… ты мне помогаешь?