Генерал-адмирал. Тетралогия
— Телеграмма из нашей миссии в Сеуле, — сообщил Штыров. При этом голос его слегка дрогнул.
Брилев-второй посуровел лицом и протянул руку за бланком. Когда он быстро пробежал взглядом написанные мичманом от руки кривые строчки, его сердце дало сбой.
— Как это… Подробности сообщили?
Мичман мотнул головой. Капитан первого ранга крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться, а затем молча развернулся на каблуках и стремительным шагом двинулся к трапу, ведущему в ходовую рубку.
Появившись на мостике, Брилев-второй выслушал доклад вахтенного офицера, которым в этот час был второй штурман лейтенант Белли, и, подойдя к боковому иллюминатору, некоторое время смотрел на огни порта Чемульпо, где его крейсер находился в качестве стационера. [36] Чемульпо являлся портом столицы Кореи — Сеула, так что иностранных кораблей здесь было достаточно. Вон светятся в предрассветном сумраке огни американского крейсера «Филадельфия», чуть дальше — британского «Эклипса», а еще дальше виднеются мачты итальянского стационера — «Калабрии», французского — «Фрианта» и единственного корейского боевого корабля на этом рейде. Хотя назвать последний полноценным боевым кораблем у капитана первого ранга язык бы не повернулся.
Брилев-второй еще несколько мгновений вглядывался в огни на рейде, а затем повернулся и резко приказал вахтенному офицеру:
— А ну-ка дайте мне бинокль!
Вахтенный тут же прянул к нему, протягивая мощный морской бинокль МОФ — Магнитогорской оптической фабрики. Отличный прибор. Не хуже тех, что производит немецкая фирма «Carl-Zeiss-Stiftung». Ну да, по слухам, на этой фабрике великого князя чуть ли не каждый второй работник — немец, а большинство мастеров и вовсе из Йены.
— А японца-то нет… — напряженно произнес капитан крейсера после десятиминутного изучения рейда.
— Так точно, господин капитан, — отозвался лейтенант. — В ноль сорок три японский крейсер покинул рейд и вышел в море. Все отмечено в вахтенном журнале.
Брилев-второй несколько секунд переваривал эту новость, после чего развернулся к лейтенанту:
— Дмитрий Андреевич, кораблю — к бою и походу изготовиться!
Лейтенант моргнул раз, другой, а затем порскнул к ревуну, закрепленному на стенке боевой рубки, и с силой дернул за рычаг. По всему кораблю мгновенно загудели электрические колокола громкого боя, заменившие собой боцманские дудки. Ну, не совсем, конечно, — снять дудки с боцманов в русском флоте можно было, пожалуй, только вместе с их головами, — но в подаче этого сигнала точно заменили.
Через полчаса, когда поднявшиеся на верхотуру дальномерщики, осмотрев горизонт, сообщили капитану крейсера не очень приятные новости, а все командиры боевых частей тщательно проверили готовность подчиненных, замерших на боевых постах, капитан приказал дать отбой тревоги и построить экипаж.
— Братцы, — негромко начал он, выйдя перед строем моряков, — дурную весть должен вам сообщить…
Строй замер, настороженно вглядываясь в капитана. Относились к нему без особой любви, но с уважением. К команде он был строг, спуску в случае любой провинности не давал, однако попусту не гнобил и за бытом и питанием рядовых матросов приглядывал. Впрочем, среди тех, кто прошел школу «золотой эскадры», считавшейся «придворной» эскадрой генерал-адмирала, такое поведение было скорее правилом, чем исключением. За ними и кличка такая водилась — «трансваальцы». Суровые, сухие, но специалисты — высший класс и на дело злы. Служить под их началом в мирное время тяжеловато, зато в бой лучше идти именно с таким капитаном. И тут вдруг такое обращение — «братцы». Ой, что-то недоброе случилось, если «трансваалец» так к команде обратился…
— Вчера поздно вечером, — продолжил Брилев-второй, — на генерал-адмирала Российского императорского флота и наместника государя императора на Дальнем Востоке великого князя Алексея Александровича совершено покушение…
Подтянутые шеренги взорвались возбужденным гулом голосов. Великого князя на флоте любили. Причем все — от офицеров до простых матросов.
Во-первых, он, несмотря на свое высокое происхождение, был свой брат-моряк. Он плавал, и много. Пусть часто по своим делам, но все знали, что к использованию кораблей Российского императорского флота в собственных целях генерал-адмирал относился весьма щепетильно. И если от сумм, которые он вносил в казну, простым матросам не было ни тепло, ни холодно, то все горячо одобряли тот факт, что на кораблях, ходивших по делам великого князя, в разы улучшались питание и снабжение. И не только потому, что Алексей Александрович нередко доплачивал за это из своего кармана, но и просто вследствие того, что он был мужчина дотошный и за любой непорядок жестоко карал. Так что там, где появлялась даже тень генерал-адмирала, интенданты сразу становились такими честными и заботливыми, что аж тошнило. А к любому, кто способен «построить» интендантов, отношение в среде военных очень уважительное… Да и вообще, паек на флоте был куда там армейскому — гора-аздо сытнее. И опять же благодаря генерал-адмиралу.
Во-вторых, всем нижним чинам было известно о том, что именно генерал-адмирал протащил в правительстве программу страхования морских чинов, по которой любой моряк в случае потери трудоспособности в момент пребывания на службе во флоте получал весьма неплохую страховую премию, позволяющую, скажем, вложиться в какое-нибудь дело типа скобяной лавки, открыть свою сапожную мастерскую или прикупить пару лошадей для крестьянского хозяйства и тем самым заиметь источник к существованию. В случае же гибели страховая премия выплачивалась семье.
Ну и в-третьих, всем было известно, что именно за счет генерал-адмирала содержится приют для сирот моряков, в котором детей погибших нижних чинов флота не только всем обеспечивают, но еще и учат. Эвон среди унтер-офицеров крейсера двое как раз выпускники этого приюта.
Так что отношение к великому князю у нижних чинов было почти благоговейное.
— Вашскоблаородие! — взревел кондуктор Голубенко, здоровенный малоросс, служащий на флоте тринадцатый год. — Это ж кто такие ироды выискались?
— В телеграмме сказано — социалисты, — ответил капитан крейсера. — Убийца и его сообщники захвачены на съемной квартире взводом морской пехоты, выделенным жандармам по первому требованию. При них обнаружено оружие, из которого стреляли в великого князя, а также взрывное устройство, которым они попытались взорвать морпехов.
— А что с благодетелем-то? — по-крестьянски простодушно спросил матрос Коротченя, подносчик зарядов носовой полубашни главного калибра.
— Жив, но в себя не пришел, — сухо отозвался Брилев-второй. — В него попали две пули. В голову и в легкое. И еще рядом бомба взорвалась. Адъютанта — в клочья. Причем считают, что он сам на бомбу бросился, чтобы генерал-адмирала защитить. Но уж больно бомба мощная оказалась. Так что и великому князю тоже досталось.
— Эх ты… — Строй на мгновение ошарашенно замер, а затем загомонил.
— Но это еще не все, братцы! — повысив голос, чтобы перекричать гомон, продолжил капитан.
И то, что «трансваалец» не приказал резко замолчать и не отдал команду «смирно», а лишь повысил голос, дабы быть услышанным, привело экипаж в такую оторопь, что все замолчали и без команды.
— Сдается мне, братцы, — в абсолютной тишине продолжил капитан крейсера, — что неспроста на генерал-адмирала покушались. Сами небось знаете, что японцы против России-матушки замышляют. Давно уже о том слухи здесь ходят. И подтверждение этим слухам мы почитай каждый день видим. — Он вздохнул. — И боюсь, ныне нам с вами предстоит на собственной шкуре испытать самое убедительное подтверждение тому. — Капитан замолчал и окинул взглядом стоящий перед ним строй моряков.
Несколько сотен человек молча смотрели на него. Брилев-второй поднял взгляд к небу. Еще не рассвело, но висевшие в небе облака уже окрасились встававшим на востоке из океана солнцем в легкий розовый цвет. Брилев-второй вздохнул и перешел к самой неприятной новости: