Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– А ты чего не поешь? – шепотом на ухо спросила Мессинга Аида Михайловна и улыбнулась.
– А я слов не знаю... – так же шепотом ответил Мессинг.
За окном послышался шум мотора, потом донеслось ржание лошадей, разные голоса, но сидевшие за столом не обратили на это внимания, все продолжали с воодушевлением петь.
А Дормидонт, войдя в раж, подмигнул Виноградову, и тот, прекратив играть мелодию “Варшавянки”, вдруг перешел совсем на другую. И голос Дормидонта набрал новую силу:
Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно дождь шумел,
И буря в дебрях бушевала-а-а...
И вдруг за тонкой дощатой стеной раздался топот. Кто-то шел по коридору в тяжелых сапогах, громко бухал по доскам. Дверь распахнулась, и на пороге возник высокий широкоплечий военный в расстегнутом полушубке, на котором блестели и таяли снежинки. Под полушубком виднелась гимнастерка с красными углами петлиц, и на каждой петлице три эмалевые “шпалы”.
Дормидонт Павлович осекся и, открыв рот, воззрился на подполковника НКВД.
– Гуляем, товарищи артисты? – простуженным сипловатым голосом спросил подполковник. – А народ собрался... Ждет концерт!
– Как, простите? – встрепенулся Осип Ефремович и бросился к подполковнику. – Нам сказали, что отменяется! Все на лесоповале! А мы с дороги, понимаете ли, голодные и холодные – вот предложили поужинать...
– Поужинали? – усмехнулся подполковник.
– Да, конечно, огромное спасибо хозяину...
– Тогда за работу, товарищи. Люди многие с лесоповала пешком пришли – так на концерт хотелось попасть. Едва ноги таскают, а пришли... А им на рассвете обратно на делянки, лес валить...
Артисты торопливо вставали из-за стола, гремя отодвигаемыми стульями...
Зал оказал набит битком. Все зрители в телогрейках и полушубках, другой публики здесь просто не случилось. Они стояли в дверях и даже сидели на полу, в проходах между кресел, на исхудалых, задубевших от мороза и сибирского солнца лицах блестели искрящиеся интересом живые глаза.
Артем Виноградов, сидя на табурете посреди сцены и держа на коленях аккордеон, играл “Полет шмеля”. Он очень старался, и его пальцы так и летали по клавишам аккордеона, сверкающего перламутровыми накладками и золотыми уголками мехов.
Мелодия кончилась. Виноградов сдвинул меха аккордеона, встал и поклонился. Раздались жидкие аплодисменты.
На сцену вышел Осип Ефремович и жестом попросил Виноградова поклониться еще раз, а зрителей – усерднее поаплодировать. Вдруг мужской голос из середины зала громко спросил:
– А Мессинг здесь?
– Простите, что вы спросили, товарищ? – Осип Ефремович подошел к краю сцены.
– Спрашиваю, товарищ Мессинг здесь?
– Здесь, здесь! – закивал Осип Ефремович. – Скоро подойдет его очередь! Следущим номером нашей программы...
– Мессинга давай! А потом пущай остальные!
– Правильно! Давай Мессинга! Музыку потом послушаем! У нас важный вопрос к Мессингу имеется! – раздавались в разных местах зала голоса. – Давай Мессинга!
– Хорошо, товарищи, хорошо! Пусть будет по-вашему! – поклонился Осип Ефремович и, набрав в грудь воздуха, громогласно объявил: – Артист оригинального жанра, телепат и гипнотизер Вольф Мессинг!
И на сцену вышел Вольф Мессинг, остановился рядом с Осипом Ефремовичем, пригладил волосы. Следом за ним на сцене показалась Аида Михайловна. Она была в вечернем, черном с блестками платье и лакированных черных туфельках. Аида Михайловна прошла вперед и проговорила:
– Прошу вас, уважаемые товарищи! Приготовьте ваши вопросы к товарищу Мессингу! Подумайте над заданиями, которые должен будет выполнить Вольф Григорьевич.
– А мы уже придумали, – в зале поднялся кряжистый мужик преклонного возраста в медвежьей шубе. – Тут и думать не о чем. Все об одном и том же думаем... Когда война кончится, товарищ Мессинг?
В зале воцарилась тишина. Сотни глаз напряженно уставились на прорицателя. И взгляды офицеров НКВД, занимавших весь передний ряд, также были прикованы к Мессингу.
 
Аида Михайловна с улыбкой повернулась к нему:
– Пожалуйста, Вольф Григорьевич, отвечайте зрителям.
У подполковника НКВД сделалось напряженное выражение лица и резче обозначились морщины на жестком лице.
– Не дай Бог этот еврей что-нибудь не то вякнет... – пробормотал он.
Сидевший рядом офицер услышал, наклонился и спросил шепотом:
– Может, запретить?
– Да сиди ты!..
Мессинг подошел к краю сцены и прикрыл веки... вытянул вперед руки, пальцы слегка подрагивали...
...Перед глазами космическая мгла, бесконечная, леденящая... безмолвные планеты вращаются в бесконечном пространстве космической бездны... И вот выплывает сине-зеленая, окутанная клочьями облаков Земля... Она стремительно приближается... она окутана дымом и туманом... Сквозь этот дым едва заметна бледная зеленая Луна...
Лицо Мессинга было напряжено, веки вздрагивали... пальцы вытянутых рук тоже дрожали. И зазвучал голос, чужой, неузнаваемый, словно доходящий из космической глубины... Он говорил о том, что видел... и Мессинг видел...
...Развалины Сталинграда... обгорелые почерневшие остовы домов, груды битого кирпича и щебня... колонны бредущих мимо обмороженных пленных немцев в разбитых сапогах, валенках и даже лаптях...
...Разбитое обгоревшее здание универмага. Перед входом в подвал толпятся советские офицеры, улыбаются, смеются, радуются. Многие курят. Полушубки у них расстегнуты, на гимнастерках покачиваются ордена и медали... Это победа!
...И вот подвал универмага. Большой стол, вокруг которого стоят советские офицеры. Сбились в кучку немецкие генералы. К столу подходит фельдмаршал... это фон Паулюс... садится... К нему придвигают бумагу. На ней написано крупно, так, что можно прочесть: “АКТ о безоговорочной капитуляции!”. Паулюс берет ручку, макает перо в большую чернильницу и подписывает бумагу.
...И вдруг взгляду Мессинга открывается черная Волга с белыми заснеженными берегами... черные крутобокие волны катят к берегу... и от воды идет пар...
А зрители в зале слышали низкий, протяжный голос:
– Я вижу великую победу на Волге... вижу тысячи пленных немцев... снег и кровь, и кровь... трупы наших и немецких солдат... очень много трупов... их нельзя сосчитать... Генерал-фельдмаршал фон Паулюс подписывает акт о безоговорочной капитуляции... Это случится скоро, в феврале сорок третьего года... – продолжал звучать голос Мессинга. – Люди всего мира запомнят это сражение под названием Сталинградская битва... Но я вижу еще... я вижу весну... я вижу Берлин...
Бои за Берлин... Орудийные батареи изрыгают залп за залпом... танки на улицах города стреляют по окнам домов, наполовину разрушенных, с обгорелыми черными провалами окон... пылает здание рейхстага... Два советских солдата ползут по ребрам-стропилам обгоревшего купола... устанавливают красное знамя... И снова – толпы пленных... Гора оружия, на которую подходящие немцы бросают и бросают автоматы, винтовки, пистолеты... Колонна пленных немецких солдат под конвоем советских автоматчиков двигается по дороге... Знамя победы над куполом рейхстага, дымный ветер треплет полотнище...
У стен рейхстага советские солдаты беспорядочной пальбой встречают известие о капитуляции... Пули веером бьют в стены... в колонны, оставляя выбоины... Какой-то усатый солдат в сдвинутой на затылок пилотке и лихим чубом, закрывавшем половину лба, пишет мелом на иссеченной пулями и осколками стене: “Иванов Григорий. Пришел с Волги...”
– Это будет великая победа... – произнес голос Мессинга. – И это случится в мае сорок пятого года... Да... поверьте мне – наша победа будет в мае сорок пятого года... Самая прекрасная весна в жизни нашего великого народа, который зовется советским...
Зал молчал. Все смотрели на Мессинга, внимая каждому его слову.