Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Строже стал городской распорядок. Въезд в Москву воспрещен. Не разрешено фотографировать, вести киносъемки. Водителям запрещается подсаживать случайных, посторонних пассажиров в кабину или в кузов. Все зрелищные предприятия, пункты коммунального обслуживания, столовые закрываются в 22 часа 45 минут.
Даже в погожий день не увидеть на центральных улицах гуляющей публики, а прохожие стали молчаливее. Изменилась и походка горожан: идут влекомые тревогами и заботами. Не слышно детских голосов, которые доносились с Никитского или Тверского бульваров: там стоят зенитки.
Не узнать и молодых москвичей. Неужели эти вот юноши и девушки беззаботно веселились на школьном балу, на выпускном вечере в школе, шумели в павильонах Сельскохозяйственной выставки, озорничали на катке, стояли у театральной кассы в очереди за билетами на спектакль "Много шума из ничего"? Они заполняли кинозалы, танцплощадки и трибуны стадионов. Где оно, беспокойное племя спортивных болельщиков или танцорок?
Десятки и десятки тысяч москвичей ушли на фронт, но все новые батальоны и отряды формирует столица, объявившая себя мобилизованной.
Прохожие одеты скромнее, чем в мирное время; многие в военной форме. И в женской одежде модным цветом стал защитный, цвет хаки. Шляп мало — платки, пилотки, вязаные шапочки, ушанки. Палитра уличной толпы, в которой мужчин меньше, чем женщин, стала менее пестрой.
Две молодые женщины, в касках, в брезентовых сапогах и куртках, подпоясанные широкими пожарными ремнями, проходят мимо закрытой парикмахерской. Надписи белилами по зеркальному стеклу: "Дамский зал" и "Шестимесячная завивка". Ни у одной сандружинницы, зенитчицы, парашютистки не появится желание завиться перед тем, как заступить на пост! У женщин нет времени долго сидеть в парикмахерской, делать перманент, маникюр, красить ресницы, брови. Может, мастерица из наглухо закрытого дамского зала (в пыльные зеркала давно никто не гляделся) перевязывает сейчас раненого или вытаскивает его с поля боя, а может, бреет раненых в московском госпитале…
Каждой клеточкой своего индустриального и коммунального организма город живет для фронта. Моссовет пересмотрел ассортимент изделий, какие производила довоенная Москва. Жестко урезан пестрый перечень вещей и предметов, которые нельзя назвать необходимыми и в мирной жизни. Временно сокращен список бытовых услуг жителям. Москва решительно отказалась от того, что делалось на потребу моде, а подчас — мещанскому уюту, отказалась от всякого рода излишеств. Не транжирить материалы на большие и маленькие побрякушки, не потакать напрасной трате времени и сил!
Закрыты многие фабрики (или отдельные цеха), мастерские, ателье, пивные, бильярдные, танцплощадки.
Тысячи кустарей, ремесленников, всякого рода обслуживающий персонал трудятся для фронта.
Вместо абажуров яркой расцветки и люстр мастерят лампы "летучая мышь". Вместо портсигаров, копилок, пудрениц — затворы для противотанковых ружей. Вместо изысканных духов — дезинфицирующие средства. Получили отставку хрустальные вазы, фаянсовые кошечки, слоны, амуры, мраморные пепельницы, бронзовые чернильницы. Вместо объемистых портфелей и кожаных бумажников — полевые сумки, портупеи и планшеты. Вместо дамских сумочек — вещевые мешки. Обойдемся без настенных паласов, ковров, вышитых скатертей, гамаков, бархатных подушечек. Вместо зонтиков — непромокаемые плащ-палатки. Вместо театральных биноклей — стереотрубы. Вместо кружевных занавесей и гардин — черные шторы для затемнения окон. Вместо брошек, серег, браслетов — брючные пуговицы и крючки с петлями для солдатских шинелей. Вместо шелковых халатов и галстуков — фланелевые портянки и войлочные туфли для ходячих раненых. Вместо лакированных туфель — кирзовые сапоги…
Когда раздается высокий голос воздушной тревоги, улицы быстро пустеют. Но токарь, вытачивающий снаряд, не бросит станок. Вагоновожатый не покинет опустевший вагон, застигнутый сиреной между двумя остановками. Не спустится в бомбоубежище хирург, который оперирует раненого. Заторопится на крышу женщина в каске, в холщовой робе, подпоясанная широким ремнем пожарного. Не покинут чердак бойцы пожарной дружины. И девушка, набирающая завтрашний номер "Комсомольской правды", не оставит свой линотип.
 
Мы помним девушек Метростроя, их шутливо и ласково называли "метрусями". В резиновых сапогах, брезентовых куртках, они поднимались в час обеденного перерыва из глубоких шахт и, щурясь от яркого света, окунались в суетливую Москву. Горожане уступали бетонщицам дорогу, провожали их теплыми взглядами. А теперь тысячи "метрусь" изучают военное дело, оказывают первую помощь раненому, и рядом тарахтит не отбойный молоток проходчика, а неутомимый "максим", принявший на старости лет советское подданство.
Не только улицы изменили свой облик. И на предприятиях Москвы, в учреждениях, общественных организациях установился новый, более строгий распорядок дня, деловой стиль работы, подобающий прифронтовому городу.
Запомнились полтора часа, проведенные мною 6 ноября 1941 года в Краснопресненском райкоме ВКП(б). Командированный в Москву фронтовой газетой "Красноармейская правда", я ждал пропуска на торжественное заседание Моссовета. Райком размещался в то время на Суворовском бульваре (где сейчас Дом журналиста).
Началась очередная воздушная тревога, и срочное совещание перенесли в подвал церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, той самой, где венчался Пушкин. В часы воздушных налетов в церкви проходили совещания, инструктажи, военные занятия. Могучие своды и стены аршинной толщины делали подвал надежным бомбоубежищем.
Краснопресненский райком стал боевым штабом. Толчея в коридорах, комнатах. Сидели на мраморной лестнице и в вестибюле на полу, разматывали-наматывали портянки, снимали ботинки фасона "каши просят" и переобувались в брезентовые сапоги. Принесли, соблюдая осторожность, ящики с зажигательными бутылками КС. В зале второго этажа выдавали противогазы, подсумки с патронами. На дверях одной из комнат красный крест — выдают перевязочный материал.
Бесконечной вереницей шли посетители в кабинет первого секретаря С. А. Ухолина. Товарищ Ухолин — невысокого роста, коренастый — внимательно и дружелюбно прочитал записку Алексея Суркова и попросил секретаря райкома Саломатину, зашедшую в кабинет, выдать пропуск.
— А где состоится заседание? В билете не указано.
Соломатина привычно, видимо, уже не в первый раз, приглушила голос:
— Станция метро "Маяковская".
Пока мы спускались по лестнице и шли по коридору, товарищ Соломатина — средних лет, светловолосая, гладко причесанная — поделилась своими неотложными заботами. На Красной Пресне строят новые оборонительные укрепления. К субботнику заготовлено 1200 лопат, мешки, носилки. Не хватает кирок и ломов, нечем выковыривать булыжник для сооружения баррикад…
Но разве только Краснопресненский райком партии был всеми помыслами и делами озабочен обороной города, насущными требованиями Западного фронта?
Все двадцать пять райкомов ВКП(б) столицы круглосуточно, с предельным напряжением сил, крепили оборонительные рубежи, пополняли народное ополчение, дивизии, защищавшие Москву, коммунистами и комсомольцами.
Перебирая архивные документы, листая пожелтевшие протоколы заседаний, стенограммы, перечитывая записи, сделанные чернилами, ныне обесцвеченными, пытаюсь воссоздать распорядок жизни города в те дни. Вся настойчивая, многообразная деятельность партийных и советских органов подчинялась нуждам фронта. Немало задач требовало мгновенного решения, а решалась при этом судьба, жизнь москвичей.
 
Грудой срочных, важнейших дел, суматохой явлений и задач обрушивался каждый день на генеральный штаб Москвы, каким по праву и по заслугам можно было назвать Московский комитет ВКП(б), руководимый Александром Сергеевичем Щербаковым, и Моссовет во главе с Василием Прохоровичем Прониным.