Между небом и тобой
Помм – остров ГруаЖо, папа, тетя Сара и Альбена уехали. Я отдала бы свои новенькие часы, лишь бы узнать, где ты теперь, Лу. Потому что для меня рай – это Груа.
Спрашиваю у сестры:
– Ты веришь в рай и ад?
Она пожимает плечами:
– Мама верит, а папа говорит, что ад – это другие [40].
– Как ты думаешь, Лу сейчас где?
– К счастью, не на кухне! – прыскает Шарлотта.
Ты меня учила: когда люди говорят гадости, надо разобраться, почему они так делают, – часто это бывает от страха или от того, что они несчастны. Шарлотте повезло, она живет с папой. Мне тоже повезло, я жила с мамой, с тобой и с Жо. Мы с Шарлоттой сестры, но разговаривать нам с ней не о чем. Вот только мама с утра до вечера на работе, в школу мне сегодня не надо и придется эту самую Шарлотту терпеть.
– Пойдем в кино? – предлагает она.
– Нам нельзя.
– Почему?
Иногда мне кажется, что у нас не может быть один и тот же папа.
– Только что похоронили Лу.
– И что?
– А то, что хотя бы из уважения к ней. Разве ты по ней не скучаешь?
– Я ее видела три раза в год. Папа говорит, месяц назад она его даже и не узнала.
Я жутко удивлена:
– Он ведь не приезжал на остров с августа!
– Нет, приезжал, приезжал! С тех пор как Грэмпи засунул Грэнни в дом престарелых, папа стал приезжать к ней каждый месяц! Но ненадолго – приезжал, а потом сразу же уезжал обратно.
Я и это терплю молча. У нас точно разные папы. Шарлотта видит своего каждый вечер, а мой приезжает на Груа и даже не хочет со мной встретиться.
– Чего не знала, того не знала, – говорю я, но голос у меня срывается.
– По крайней мере, теперь он перестанет нас доставать своим «поедем на остров, поедем на остров»! Здесь даже бассейна нет!
– А океана тебе мало?
Она смотрит на меня как на сумасшедшую.
– Там же вода ледяная! Папа говорит, что твоя мать пателла.
Пателла – это такая похожая на остроконечный колпачок ракушка, которая прилепляется к скалам и питается растущими на них водорослями. У нее острые края, и она может даже прорезать ими, прикрепляясь, круговые бороздки, а еще у нее есть толстая нога, которая ей нужна и чтобы двигаться, и чтобы прикрепляться к скале. Иногда пателла присасывается так сильно, что оторвешь – и видишь на камне кружочек, зато никакие волны ей не страшны. Мама вот так же прилепилась к Груа. И Жо, и я тоже. Прозвище не обидное, так на самом деле. И вообще я дома, и я должна быть гостеприимной.
– Хочешь, устроим пикник на Кошачьем мысу? Кошачий мыс – он сразу за маленьким маяком с красной крышей, в начале дикого пляжа, там еще и заповедник [41]. Скалы сверкают на солнце, и под ногами тоже искры…
– А как мы туда попадем?
– На великах! Я возьму мамин, а тебе дам свой.
– Я не умею на велосипеде. – Шарлотта вроде как стесняется, признаваясь в этом.
– Смеешься, что ли?
Нет, она правда никогда не садилась на велик!
– Ладно, тогда поедешь сзади, на багажнике.
Теперь надо позаботиться о еде, и этим займусь я, недотепа Шарлотта на кухне способна только помешать – мамаша не разрешает ей ничего там трогать, даже кусочек хлеба ножом отрезать тоже не разрешает.
– Ты любишь андуй? [42]
Опля попробовал первым и оценил. Тогда сестрица тоже попробовала и попросила добавки, а я не стала ей говорить, что она уплетает за обе щеки свинячьи кишки, которые коптили на древесном угле. Делаю сандвичи с колбасой, укладываю яблоки и бутылку воды, их мы тоже возьмем с собой. На Шарлотте розовая водолазка, обута она в кожаные сапожки, наряд не для пикника в скалах, и я даю ей свой свитер, теплую куртку и старые кеды-конверсы.
Прощаемся с Опля – его мы на пикник не берем, седлаю велосипед.
– Давай садись на багажник. Только ноги расставь, чтобы не попали в спицы, и особо не двигайся, если будешь ерзать, рухнем. Да не волнуйся ты, я аккуратно поеду.
Еще бы: я нужна маме, да и мне самой шкура пока дорога.
На Груа нет светофоров, но есть перекрестки, на которых надо останавливаться. Сперва я еду медленно, потом, расхрабрившись, кручу педали все быстрее и быстрее. Хотя… хотя если с Шарлоттой что-нибудь случится, то папа станет любить меня еще меньше.
Ночью шел дождь, сейчас солнце сияет вовсю, полно луж, еду прямо по воде, расставляя ноги в стороны, Шарлотта мне подражает, и мы хохочем, несмотря на то что с тех пор, как ты умерла, Лу, у меня на сердце камень. Мы с сестрой первый раз в жизни в сговоре.
– Сделаем крюк и заедем в Пор-Лэ [43]. Я познакомлю тебя с друзьями.
У меня есть друзья из местных и есть такие, которые приезжают только на каникулы. С двойняшками мы ровесники, они живут в Париже, их зовут Эллиот и Солаль. Их бабушка и дедушка, Изабель и Жильдас, друзья моих бабушки и дедушки. Раньше, давным-давно, в Пор-Лэ было несколько заводиков, где делали консервы из тунца и сардин, и еще первая во Франции рыболовецкая школа.
Еду по тропинке, стараясь не задевать швартовы. Сейчас отлив, лодки на мели. Оставляю велик в траве, и мы идем к белому домику над самой водой. Близнецы танцуют на террасе.
– Привет! Мы ждем Боя и Лолу, – говорит Солаль.
– Мы знаем, они скоро будут, – добавляет Эллиот.
Они никогда не скажут «я», только «мы». Своих бабушку и дедушку они зовут по именам, как я своих. Они смешные. И их двое.
– А кто это – Бой и Лола? – спрашивает Шарлотта, и видно, что ей на самом деле это интересно.
– Мы с ними дружим.
– Они здешние или парижане?
– Ни то ни другое, – смеясь, отвечаю я.
– «Бой» – это же английское слово? У их родителей тут, на острове, свой дом?
– У них нет вообще никакого дома. Нигде, – уточняет Эллиот.
– Моя мама – член Ассоциации помощи бездомным в Везине, – говорит Шарлотта. – Ваши друзья просят милостыню или живут на пособие?
– Им ничего не надо. Да вот они!
Бой и Лола, точные, как хронометр, и сразу видно, что голодные, делают над нами круг и приземляются на террасе ровно в полдень.
– Так они чайки! – Шарлотта прямо глаза вытаращивает от удивления.
– Не простые чайки, а серебристые, – объясняет Солаль. – У простых чаек черные клювы, а у них желтые, да еще и с красным пятнышком.
– Когда птенцы голодные, они стучат по этому красному пятнышку, и мама им отрыгивает то, что съела. Гадость, конечно, но ничего не поделаешь, иначе ведь не покормишь, – вторит сестре Эллиот. – Родители белые, а детки серые…
Йохана, старшая сестра двойняшек, приносит корочки от бутербродов с мягким сыром. Она похожа на русалку – такая же стройная и волосы длинные.
– Еще они любят колбасу, креветок, рыбу, обломки пирогов и все, что пожирнее, – говорит Йохана.
Бой, здоровенный самец, хватает корку и немножко отступает, чтобы подпустить к еде Лолу, она поменьше и похудее. Они будто танцуют, такие точные у них движения. Подходит Йохана, и чайки с криком взлетают.
– Это специальный крик, он означает «тут опасно!», – объясняет Солаль. – Наши чайки кричат по-разному, и не перепутаешь, когда они голодные, а когда хотят прогнать других чаек. Ну, кроме Жюли.
– Мы-то думали, Жюли девочка, – уточняет Эллиот, – а оказалось, мальчик, это Изабель обнаружила. А у Жильдаса он ест с руки.
– А вот и он! – Йохана показывает на большую серебристую чайку, которая садится на пол.
Боб и Лола отходят в сторонку, Жюли орет как резаный, и тут на сцене появляется дедушка близнецов, в руках у него хлеб с маслом. Он протягивает кусочек Жюли, Жюли хватает свой бутерброд и немножко отступает. Потом опять хватает и отступает, потом опять. И все это довольно шумно.
– Когда мы завтракаем внутри, – говорит Жильдас, – Жюли стучит клювом в стекло. Мы открываем окно и ставим перед ним табуретку. Жюли сначала садится на табуретку, потом слетает на пол и идет завтракать. Если вдруг забудем про табуретку, ни за что не залетит в комнату. Нам кажется, Бой и Лола – его дети.