Беглец или Ловушка для разума (СИ)
Вадима хватает ненадолго. Еще несколько неуклюжих фрикций, и он утробно стонет и валится рядом на кровать, тянет руку к паху Глеба, но возбуждение того уже унялось, опало. Иногда мечты должны исполняться, чтобы ты мог освободиться из их плена, наконец.
Глеб встает, достает из шкафа мятые спортивки, натягивает их и идет к окну. Распахивает его, усаживается на подоконнике и закуривает. По закону жанра Вадим должен сейчас просить прощения, задавать глупые романтичные вопросы или признаваться в любви, но он уже сопит, раскинув руки в стороны. И вот об этом Глеб мечтал 30 лет? Нет, надо ехать в Асбест прямо сейчас. Менять билеты и валить отсюда, не дожидаясь его пробуждения.
Глеб сползает с подоконника и поспешно одевается. Рубашка безнадежно испорчена, приходится надевать что-то другое. И лишь когда он принимается возиться в прихожей с гриндерами, из комнаты выходит зевающий Вадим.
- Ты куда?
- Уезжаю. Один.
- Тебе не понравилось?
- Нет, - мотает он головой. – Но дело не только в этом.
- Пойдем поговорим. Билеты у тебя все равно на послезавтра, на сегодня новых может не быть. Если не захочешь, чтобы я ехал с тобой, я не поеду против твоей воли.
Вадим сжимает его локоть и тащит за собой назад в спальню. Глеб вздыхает, стряхивает с ноги уже натянутый гриндер и бредет вслед за братом. Усаживается назад на подоконник, снова приоткрывает окно и достает сигарету. Кажется, стоит ожидать, что Вадим подскочит, захлопнет створку, выругнется, что на улице зима, а и без того вечно чахнувший Глеб простудится, но старший лишь накидывает на плечи одеяло и смотрит куда-то в сторону.
- Может, возродим Агату? – выдает вдруг он, и Глеб закашливается, сплевывая пепел на улицу.
- Как ты себе это представляешь?
- Ну мы же пытались… тогда, пять лет назад.
- Ты забыл, чем закончилась эта попытка?
- Полностью мой косяк, признаю, - кивнул Вадим, плотнее кутаясь в одеяло, но по-прежнему не обращая внимания, что Глеб сидит на морозе в одной тонкой футболке и практически уже синеет.
- Признаешь?! Братик, что с тобой случилось? Это ведь про этот эффект Пашка говорил? Что ловушка поможет исцелять психические заболевания? Она и тебе как-то мозги вправила? Ты что, на Донбасс больше не поедешь? В Сирию тоже? С Сурковым перестанешь в десны целоваться?
- Это деньги, Глеб, и неплохие.
- Признался, наконец! – выдохнул Глеб с облегчением и сам спрыгнул с подоконника, так и не дождавшись, что его оттуда стащит Вадим. – Я столько лет от тебя добивался этих слов, и вот я слышу их! Да эта ловушка бесценна! Паша Нобелевку за нее получит, помяни мое слово! Хотя, судя по тому, что тебе пришлось грабить Абрамовича, чтобы расплатиться со всеми долгами, что-то как-то не сильно тебе помог твой Слава…
- На безбедную жизнь хватает. Нашими-то нынешними концертами и столько не заработать, сам знаешь…
- Воскрешать Агату все равно не хочу, - скривился Глеб. – Некрофилия какая-то выйдет. Нового все равно ничего не выдадим, а бесконечно катать старое…
- Это еще почему не выдадим?
- Ну ты вообще писать почти перестал. А то, что пишу сейчас я, тебе и раньше-то не нравилось.
- Ты уверен в этом? – как-то странно улыбнулся Вадим, и Глеб снова заметил, что в глубине его глаз живет что-то чужое, незнакомое… острая проницательность вместо вальяжной похоти и морализаторской заботливости.
- Ну… сейчас уже нет. Ты какой-то другой стал после ловушки этой. Неужели и в этом меня поддержишь?
- А ты попробуй. Покажи мне что-нибудь свежее.
Глеб достал из-под кровати гитару, вернулся на подоконник, не распахивая на этот раз окно, и затянул то, что у него писалось в последнее время. Он не показывал это даже Хакимову, удостоилась одна Алеся, ронявшая тихие слезы, пока слушала новые песни Глеба. И в конце едва слышно прошептавшая:
- Вот бы Илье это послушать… Как бы он был счастлив, что ты все еще способен на такое…
Он пел и пел – одну песню за другой, не поднимая глаз на брата, страшась увидеть в его зрачках презрение и жалость. Но когда отзвенел последний аккорд, и Глеб принялся дуть на воспаленные подушечки пальцев, Вадим вдруг оказался прямо перед ним, сжал его подбородок и приблизил лицо к его изумленным глазам:
- Это лучшее, что я когда-либо слышал от тебя. Это даже лучше “Мечты”.
- Что? – Глеб отстранился, упираясь спиной в холодное запотевшее стекло, и с ужасом выставив вперед гитару. Он точно не ослышался? – Лучше “Мечты”? Не ты ли так противился ее записи?
- Было дело. Я тогда противился не потому, что она мне не понравилась, а потому что считал, что она испортит репутацию Агаты. А сейчас наша репутация с судами и так улетела к чертям, и мы можем позволить себе все, что хочется.
Новые песни Глеба были злыми. Слишком злыми, слишком нигилистичными, как и их автор. И прежде Вадим, слыша тогда еще робкие зачатки нынешней всеобъемлющей злобы, тряс брата за плечи, требуя очнуться и начать смотреть на мир с любовью и конструктивом. И вот сейчас вдруг, побывав в Пашкиной ловушке, Вадик вещает прямо противоположное…
- Я вот только в текстах поправить кое-что хотел. Дай-ка тетрадь, - и Вадим взял ручку и принялся черкать.
Глеб сжался: ну вот оно, начинается. Сейчас появится Донбасс, бог, вера, душа, новая жизнь, единение народов, всеобщая дружба, равенство и братство, пасение народов, жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Он зажмурился: видение с изменившимся Вадиком не могло длиться вечно. И тут в пальцы ему скользнула тетрадь, и Вадим слегка толкнул его в бок. Глеб открыл глаза и уставился в свои местами почерканные стихи. Несколько минут он взирал на них, не веря своим воспаленным от недосыпал глазам.
- Вадик, что это?
- Глянь, так лучше стало? Правда ведь?
Его косноязычный брат, за всю жизнь дай бог написавший около трех десятков песен с корявыми текстами, правит его, Глеба, стихи и правит так, что у Глеба дух захватывает! Ведь верно же, здесь нужна была именно такая рифма, а тут достаточно было поменять местами пару слов, и акцент смещался, смысл делался ярче и острее. Глеб поднял удивленные глаза на старшего и испуганно захлопал ресницами.
- Этому ты тоже в ловушке научился? Такое возможно?
- Видимо, да. Паша говорит, она помогает раскрыть скрытый потенциал. Именно поэтому я и нырнул в нее – захотел стать, наконец, самим собой. Настоящим.
- Может, мне тоже посидеть там несколько месяцев, а? И Агата тогда уж выстрелит, так выстрелит! Вадик, мы должны бомбануть во всю мощь! Пашка там остался? Я сейчас же туда отправлюсь. Если она сделала из тебя великого поэта, кем же вернусь из нее я!
Глеб принялся возбужденно ходить по комнате, копошась в телефоне в поисках номера сына. Но Вадим мягко перехватил его руку и забрал мобильный.
- Тебе туда не нужно. Одному богу известно, что она сотворит с тобой. А вдруг ты проникнешься Донбассом или вспомнишь прошлое и вновь ударишься в религию? Вернешься оттуда и начнешь петь религиозное фуфло или и вовсе в монастырь уйдешь. В тебе же всегда жила склонность к эстриму. Попробуем возродить Агату так. Поставим на гитары Аркадина с Николаевым, на бас - Радченко. На барабаны ты кого хочешь?
- Да ставь хоть Баранюка своего, - смиренно махнул рукой Глеб. – Со Снейком слишком много проблем будет. Три гитары хочешь? Не многовато ли?
- Неа, две. Я не буду больше этим заниматься. Постою с тобой у микрофона. Гитара только мешает сосредоточиться на тексте.
Глеб хотел было в очередной раз удивиться, но промолчал. Брата и вправду было не узнать, словно кто-то новый явился к нему из ловушки, и Глеб не понял еще, нравится ему такой новый Вадим или нет… Он стал более неспешным, менее резким в движениях, но более резким в словах и суждениях. А еще к концу второй недели его пребывания в квартире брата, когда наметки будущего одиннадцатого альбома Агаты были уже готовы, он вдруг попросил Глеба познакомить его со своими друзьями.
- Да нет у меня никого из друзей, - пожал плечами Глеб. – Елистратова с Никоновым и Костей ты и так знаешь. Алеся еще, но и с ней ты знаком. Они все тебя недолюбливают…