Международное тайное правительство

ж) Характер мер и забот, которые были принимаемы врачами, в частности, профессором Ланнелонгом. Этому не противоречит выданное на другой день, чтобы успокоить общественное мнение, медицинское удостоверение о кончине Феликса Фора вследствие, будто бы, внезапного кровоизлияния в мозг. Во-первых, есть и яды, которыми может обусловливаться такое же кровоизлияние. Во-вторых, правда ли, что смерть была столь внезапной? Наоборот, крепкий организм боролся долго и жестокая агония продолжалась не менее четырёх часов,… а врачи, со своей стороны, обращались именно к средствам, необходимым против отравы. Они применяли, например, искусственное дыхание, вытягивание языка и, вообще, то, что делают, когда хотят выиграть время и помочь яду выделится. Иначе говоря, они, без сомнения, поставили диагноз отравления и действовали сообразно с ним.
з) Но преступление устанавливается не одними действиями медиков, а, быть может, даже очевидное — отсутствием вскрытия. Разве в случаях насильственной или неожиданной кончины, да ещё выдающегося человека, не прибегают к вскрытию его праха для точнейшего определения причины смерти? Разве не вскрывали останки президента Карно и самой императрицы австрийской Елизаветы, хотя их раны были налицо, а смертельный исход был явно чужд какой-либо таинственности?…
и) Случается нередко, что предосторожности, рассчитываемые на замаскирование событий, неумолимо способствуют противоположному результату. Так было и здесь. Устраняя вскрытие, но и предвидя, что ядом будет вызвано быстрое разложение трупа, оказались в необходимости поспешить с бальзамированием раньше истечения всякого законного срока. В восемь часов утра на другой же день, т. е. спустя лишь десять часов с момента кончины, бальзамирование было закончено. И опять, вопреки обыкновению, без составления протокола. А так как и эта поспешность не задержала разложения, то пришлось перенести тело в гроб и похоронить немедленно. Этакое, подумаешь, нетерпение, как можно скорее закопать своего недруга, точно из боязни, как бы он не ожил и не успел разоблачить злодеяния, требуя возмездия!…
к) Свидетельство семьи Феликса Фора. Почтенные друзья, близко знавшие эту семью, удостоверили, что, по её убеждению, смерть её главы есть результат преступления. Такие заявления повторялись всюду и везде печатались без единого возражения от имени кого-либо из семейства Фора. Столь решительное молчание служит доказательством истинности помянутых утверждений.
л) Дальнейшими, в свою очередь, немаловажными данными в том же направлении является факт, что не взирая на шум, снова поднятый вокруг трагедии Елисейского дворца драмой Штейнгель и вопреки настояниям прервать десятилетнюю давность и пожаловаться на убийц, семья Фора попрежнему сохранила трогательное молчание. Единственным объяснением может быть только следующее: для нас злодеяние несомненно, но его авторы (евреи и правительство) столь могущественны, что мечтать о воздаянии им в этой юдоли плача бесплодно. Наоборот, противник так властен и столь бесцеремонен, что подобная жалоба могла бы, пожалуй, разразиться новым ударом над головой самых близких к усопшему…
м) Признания дрейфусаров. В этой области, мы не станем обращаться к их диким крикам радости либо к такому, например, материалу, как триумфальные восклицания в одном из бульварных ресторанов некоего клиента Корнелия Герца, а также большого друга Рейнаха и Дрейфуса: “Мы спасены! Не было у нас большего врага, чем Феликс Фор. Но Провидение на нашей стороне, так как он уже не встанет…”
Мы хотим указать на кое-что из того, что было напечатано.
За подписью “Республиканец”, под которой, однако скрылась довольно видная персона из наших правителей, в дрейфусаровском “Фигаро” было напечатано следующее:
“В своём “Воззвании” Феликс Фор сказал, что республиканский порядок не должен подвергаться опасностям. Между тем, они создавались собственными же ошибками покойного. Если его президентство не представлялось, быть может, самым междоусобным, то оно было, разумеется, наиболее чревато смутами. Оно знало двусмысленные часы, странные минуты. Не доставало лишь исполнения решений самой высокой важности. Откуда же явилось препятствие в последний момент? Из их несвоевременности, шаткости, из их противоречия велениям рока… Мнение людей хорошо осведомлённых таково, что таинственная смерть Феликса Форса помешала чрезвычайным событиям…”
Сказанное приобретает особую знаменательность, когда мы сблизим его со статьёй другого выдающегося дрейфусара, помещённой в еврейском листке на следующий день по кончине Фора. Вот что значится в ней, между прочим:
“Раньше молниеносный удар смерти Анри уже хватил по их каменным головам. Теперь это более значительная и ещё вразумительнее устрашающая смерть президента республики. Она ниспровергла заговор, сплетавшийся вокруг него и с его помощью против истины и свободы. Когда вы двигаетесь не иначе, как принудительно, под давлением необходимости, логика вещей требует, чтобы удары шли всё возрастая, пока упорство ваше не будет, наконец, сокрушено. Если бы вы оказали правосудие с год тому назад, ход явлений, вероятно, изменился бы, и среди цепи иных обязательств та случайность, в которой погиб сам глава государства, пожалуй, могла бы не найти себе места..
Всё приобрело бы другой вид, и произошла бы также перемена!”
Обдумывая изложенное, позволительно спросить, что может означать этот сивиллин язык, если не то, что Феликс Фор остался бы в живых, когда бы годом раньше, подчинился Зола и восстановил Дрейфуса с мундиром майора во французской армии?
Чем, как не признанием факта преступления, должны быть почитаемы угрозы дрейфусара Прессансэ по адресу министра Дюпюи: “Предчувствую, что разразится гром и над вами. Остерегайтесь той же участи, которой судьба привела на смертельный одр Феликса Фора!…”
Какое, наконец, ещё надо признание, если не видеть его в образе действий парижской юстиции по делу оправданной за убийство еврейки Штейнгель, когда он дебютировал драмой (чрез “устранение” путём её двух стеснительных свидетелей преступления в Елисейском дворце), а засим в течение целого года играл комедию для забавы сынов Иуды над тем наивным младенцем, который называется французской публикой?
Едва успели похоронить Фора, как дело Дрейфуса пошло к пересмотру курьерским ходом. Засим в дьявольском калейдоскопе завертелись картины, превосходящие всякое вероятие.
Избрание на место Фора такого ставленника сынов Иуды, как Лубэ; образование нарочитого дрейфусаровского министерства с адвокатом Ротшильдов, шаббесгоем Вальдеком-Руссо, в качестве премьера, и с евреем Галифэ на должности военного министра; скоропостижное производство в бригадные, а вскоре и в дивизионные генералы Пикара, не взирая на военно-судный устав, по которому, наоборот, его следовало исключить из армии; крайние усилия Галифэ подтасовать к оправданию Дрейфуса военный суд в Ренне наряду с письменным для него предписанием того же Галифэ принять решение о невиновности Дрейфуса, каковое предписание было передано правительственному комиссару при суде (прокурору) Каррьеру посланцем Вальдека-Руссо [89]; торжественная прокламация президента Лубэ, что “приговор в Ренне, без сомнения, откроет истину и что, каков бы он ни был, ему все обязаны подчиняться беспрекословно”; скандальнейшие, однако, разоблачения и новый обвинительный же приговор о Дрейфусе, а засим гнев, проклятия, неистовство, эпилепсия, бешенство безумия во всём дрейфусаровском мире и… “помилование” Дрейфуса чрез Лубэ, по докладу Галифэ, равно как принятие этого помилования Дрейфусом и его же отказ поданной уже второй кассационной жалобы, т. е. двойное признание им своей вины вновь; циническое торжество еврейства параллельно с захватом его членами лучших и важнейших правительственных функций, равно как всяческой иной благодати; переход к евреям должностей директоров канцелярий как в военном, так и в морском министерствах, а вслед за этим наглое определение военными министрами шаббесгоев Андрэ и Пикара; систематическое гонение со стороны кагала посредством масонов и Андрэ на патриотов-офицеров армии путём учреждения целой системы шпионства и особых “кондуитных списков”, — так называемая “каторжная оперетка фишей (fiches) и, в апофеозе, пощёчина Сивэтона министру Андрэ в самом заседании палаты депутатов; далее — отравление Сивэтона, а для полного увенчания здания -розыски при участии правительства такого нового обстоятельства, которое вызвало бы “законное” вмешательство кассационного суда, уже вполне готового начисто обелить “страдальца”, за необнаружением же этого основания к “пересмотру”, дерзновеннейшее учинение названным судом подлога de facto и de jure… Но “избранному народу” понравилось заставлять французский народ пить чашу унижения до дна. Посему в заключении явилась парламентская санкция полной реабилитации государственного изменника одновременно с амнистией Жозефу Рейнаху, главному дирижеру дрейфусовского оркестра и зятю панамского триумвиратора Жака Рейнаха, которому Лубэ, иудеями командированный в министры юстиции, дал, как известно, время отравиться, чем и спас всю шайку “чекаров” (депутатов, бравших взятки чеками), а себе подготовил место президента республики ради спасения Дрейфуса!