Международное тайное правительство

Мы, со своей стороны, заметим, что сыны Иуды различают два рода обращения в христианство: “мумер легакхиз” именуются крестившиеся из злобы к еврейству и преследуются им с крайним ожесточением, без всякой пощады; напротив, “мумер летиэвун” называются те, которые приняли христианство по “увлечению”, т. е. из корыстных или иных личных видов либо даже в интересах и по приказу самого же кагала. Эти признаются излюбленными соглядатаями Израиля в лагере гоев, не переставая, конечно, быть доподлинными евреями.
Если хочешь иметь врага, заведи себе друга, он уже будет знать, когда и как тебя ударить… Крещёные иудеи — лучший образец подобной дружбы.
Оппонируя непочтительному к сынам Иуды Рихарду Вагнеру (см. его “Das Judenthum in der Musik”), один из них, некий Эттингер [95], покаялся: “пишущий эти строки обязан заявить, прежде всего, что, будучи иудеем от рождения, он сделался христианином-католиком только впоследствии и единственно для того, чтобы иметь право уже с безопасностью оставаться евреем”.
“Если бы законы дозволяли кражу серебренных ложек, уверяю тебя, я никогда бы не крестился”… Писал в свою очередь Гейне Фуне Мозеру.
“Le clericalisme, voila Gennetti”, — проповедовал “народный трибун”, еврей гамбетта, умалчивая, разумеется, о том, что у всего христианского клира, денег меньше, чем у одного Блейхредера либо Ротшильда… И сыны Иуды на обоих полушариях не замедлили подхватить этот кличь. С другой стороны, в эпоху смешно затеянного и Каноссою законченного Culturkamf, Бисмарк не придумал ничего умнее, как назначить министром народного просвещения еврея Фалька. Отчего же было кагалу не позабавиться и над “железным канцлером”, когда он сам пожелал стать шутом “избранного” народа?!… И вот Фальк принялся науськивать лютеран на католиков, по жидовски, конечно, т. е. издеваясь над обеими сторонами. Период Culturkamf в Германии, как и эпопея удаления христианских эмблем из народных училищ либо изгнания сестёр милосердия из больниц во Франции, доказали воочию, что если травля религии христиан — весёленькая забава для еврейской прессы, то осмеивание в картинках и эстампах, в скульптуре и комедии духовенства гоев — самый восхитительный для сынов Иуды гешефт.
“Да и самому папе римскому, — уверяет всемирный кагал, — приятнее доверяющие ему (т. е. открывающие кредит), чем в его святость верующие!…”
Дело дошло, наконец, до такой прелести, что еврейская “серьёзная” печать стала упрекать жидовские карикатурные листки “Ulk” в Вене и “Wespen” в Берлине уже за то, что они осмеивают не только священное, а и не священное. Лейб-орган кагала Berliner Tageblatt “в минуту раскаяния” решился даже приобрести редакционные чётки… Наряду с ним, имея от Бисмарка поручение терзать католиков, еврейство не замедлило истолковать задачу “распространительно”. Выходящая под редакцией еврея Ульштейна “Berliner Zeitung”, ради потехи над евангелическо-протестантским синодом требовала, чтобы “непременно дезинфицировали место его собраний от распространяемого попами запаха святости…”
Впрочем, для глумления над христианством, евреям не нужно и Culturkamf. Вся талмудическая литература тому порукой.
При удобном случае еврейское издевательство достигает “художества” во истину гомерического, как показывает, например, дело Ясногорского (Ченстоховского) монастыря, где Дамазий Мацох и К° расцвели столь пышно при талмудическом покровительстве приора из жидов Хацкеля Реймана…
В изложенном нет, однако, ничего удивительного. Не на счастье же иноплеменников выработали раввины своё исходное положение: “Гуфо муфар кол шехен мамома!” т. е. “жизнь (чужеродца) в твоих руках (о, иудей!), — колъми же паче его собственность?!…” [96]
“Мы — природные иудеи, natu, потому что мы рождены иудеями”, — поясняет такой “Правительственный Вестник” всемирного кагала, как “Archires Jsraelites”. “Дитя израильских родителей принадлежит Израилю, и уже самый факт рождения даёт ему права и возлагает на него все обязанности израильтян. Отнюдь не в силу обрезания становимся мы евреями, нет! Обрезание не имеет ничего общего с христианским крещением. Не потому мы дети Израиля, что обрезаны, а мы потому обрезаны, что — израильтяне. Приобретая достоинство Израиля путём рождения, мы никогда не можем утратить или устранить его. Даже израильтянин, отрекшийся от своей религии, даже тот, кто позволяет себя окрестить, не перестаёт быть сыном Израиля, и все его обязанности, как члена избранного народа, лежат на нём, — без всякой отмены”.
Вполне согласно с таким положением вопроса свидетельствует и Шопенгауэр:
“Отечество еврея — все остальные евреи. Отсюда явствует, до какой степени нелепо желание открывать им доступ к участию в правительстве или какой-либо государственной службе. Их религия, с места слившаяся воедино с их же государством, никак не является здесь главным делом. Она скорее представляет лишь связующий их узел, point de ralliement, и флаг, по которому они распознают друг друга. Это замечается и в том, что даже крестившийся еврей отнюдь не навлекает на себя, как все вероотступники, ненависти и гнушателъства прочих, а остаётся обыкновенно, за исключением разве изуверов, их другом и товарищем, не переставая смотреть на них, как на своих истинных земляков. Даже при совершении уставных торжественных молений, для чего требуется участие по крайней мере десяти евреев, заменить недостающего крещёный еврей может, а другие христиане, очевидно, нет. То же относится и к остальным религиозным действиям. И это ещё ярче выступило бы наружу, если бы, например, крестились, mirabile dictu, все евреи, или, наоборот, если бы христианство когда-нибудь совершенно пришло в упадок и прекратилось. Потому что и тогда евреи не переставали бы держаться отдельно и сами по себе.
Еврей, у которого заведомо есть свой, исключительно для него существующий Бог, мозолит нам в обыденной жизни глаза своей деланной, показной внешностью; но к какой бы из европейских национальностей ни принадлежали мы, эта внешность всегда заключает в себе нечто отвратительное и неизлечимо чуждое”…
В гармонии с отзывом Шопенгауэра, спрашивает и Гёте:
“Что я могу сказать о таком народе, который из всех других судеб усвоил лишь благодать вечного бродяжничания и который ставит себе задачей перехитрить тех, кто остаётся на месте, и покинуть всякого, кто рискнёт отправиться по одной с ним дороге? Вот почему мы не в силах терпеть евреев в нашей среде, ибо каким образом мы могли бы допустить их к участию в высшей культуре, когда они отрицают её источники и отвергают причины?!”
Параллельно со всем сказанным поучает, в свою очередь, и Рихард Вагнер:
“В споре из-за эмансипации евреев участвовало, строго говоря, много больше борцов за теоретический принцип свободы, чем за освобождение именно сынов Иуды. А так как весь вообще так называемый либерализм наш является не очень дальновидной и сознательной умственной игрой, то нам довелось поратовать, между прочим, и за свободы такого народца, о котором мы ясного понятия не имели… Отсюда, как это вполне очевидно, наше рвение на защиту еврейского равноправия обусловливалось несравненно более отвлечённой идеей, нежели действительной симпатией к жидам.
Увы, — к немалому удивлению своему, мы только теперь замечаем, что, пока мы строили воздушные замки и воевали с ветряными мельницами, благодатная почва реальной действительности оказалась в руках узурпатора. И если, говоря откровенно, наши воздушные полёты не могли не позабыть его, то ему всё-таки не следовало бы считать нас за таких олухов, которых можно удовлетворить кое-какими подачками из отнятой у нас же территории. Совсем незаметно “кредитор королей” превратился в “короля кредиторов”, и мы не можем, конечно, не признать чересчур наивной просьбу об эмансипации, предъявляемую этим “королём” именно в такой момент, когда мы видим самих себя в жгучей необходимости бороться уже за свою собственную эмансипацию из под еврейского гнёта.
И мы невольно стараемся не иметь с таким субъектом ничего общего.