Каменная пациентка
Достаточно ли этого? Что касается меня, я бы точно поняла из этих слов, о чем речь. Все зависит от того, насколько глубоко прошлое Гринлоу закопано в ее сознании.
Я нажимаю «Отправить», желая поскорее от этого отделаться, встаю со стула, потягиваюсь и щелчком вставляю капсулу с кофе в кофемашину. Интересно, как часто восьмидесятилетняя женщина проверяет свою электронную почту? Я подожду до выходных, а потом… что?
Сигнал входящего письма звучит раньше, чем успевает свариться кофе.
Встретимся завтра за чаем в Палате. Ждите меня у Входа пэров в три часа дня. Мой номер мобильного телефона ниже. Пожалуйста, напишите ваш в ответе.
Я и не ожидала от Гринлоу теплых слов, но ее лаконичный диктаторский стиль все равно застает меня врасплох. Здесь слишком мало строк, чтобы прочесть что-то между них, однако быстрота ее ответа обнадеживает – Хелен относится к этому серьезно, она не послала меня к черту; и одновременно расстраивает – она слишком легко согласилась. Я чувствую очередную волну ярости, что Джесс довел меня до такого.
Я принимаю ее приглашение, добавляю свой номер и отправляю письмо – и только потом понимаю, что Хонор приезжает завтра и что я заставила Сэма уйти с работы после обеда, чтобы отвезти ее. Я не припомню, чтобы когда-либо отменяла планы, касающиеся Хонор, и если я сделаю это сейчас, моя семья поймет: тут что-то не так. Они не узнают правды, конечно, но могут подумать, что я нездорова и прохожу какое-то обследование или лечение. Аманда поступила так, когда у нее был рак груди, – не признавалась своим детям в течение первых шести месяцев. И мы прикрывали ее, если они звонили ей на работу.
Это воспоминание подсказывает мне идею.
– Удачное время для звонка, – говорит Сэм, когда наконец берет трубку. – Я только что вышел с собрания.
Вот так это и начинается. Первая ниточка в новой паутине лжи.
– Немного изменились планы на завтра, – сообщаю я. – Аманда просила меня прийти на кафедру на день обучения персонала.
Тишина на линии такая оглушительная, словно настроение Сэма разом рухнуло.
– Ты буквально вчера написала, что мы должны быть там к шести! Я ради тебя перестроил всю неделю. Я перенес встречу с клиентом, чтобы… ты сказала, что… – Дверь его кабинета щелкает за ним. – Марианна, тебе придется это пропустить. Предполагается, что ты в академическом отпуске. Я уже почти готов позвонить Аманде и сказать, чтобы она оставила тебя в покое.
– Нет! – Я делаю мысленную отметку – проинструктировать Аманду об этой лжи, а значит – придумать историю прикрытия и для нее. – Прости. Но они вводят совершенно новую систему, и будет только один тренировочный день. Ты сам знаешь, как бывает. Если я не разберусь сейчас, то когда вернусь, у меня уйдет на это куча времени. Вы с Хонор все равно можете приехать, просто мы поужинаем немного позже. – Если он настоит на приезде, я даже сумею успеть туда и обратно за то время, пока они будут прорываться через пробки.
Я слышу, как Сэм пытается контролировать свой голос.
– Марианна, вся суть – весь смысл того, что я вложил каждый наш свободный пенни в эту квартиру – в том, чтобы ты могла заботиться о своей матери как следует, не отвлекаясь на работу. Ты делаешь себе же хуже. Ты не можешь так поступать.
Я собираю весь свой гнев на Джесса и вываливаю на мужа:
– Ты мне запрещаешь?!
Я представляю Сэма в его стеклянном кабинете, потирающего переносицу.
– Не устраивай скандал. Конечно, нет. Я не думал, что ты станешь с такой готовностью срываться обратно в Лондон из-за каждой чепухи, вот и все. Я беспокоился о тебе.
– Я просто хочу держать руку на пульсе, ясно? Я хочу вернуться к своей карьере, когда все закончится. Ты же сам говорил, что мы не можем позволить себе жить на два дома и ни в чем себя не ограничивать.
Очередной удар под дых перекладывает бремя вины за этот скандал на него.
В этот вечер сон от меня ускользает. Свет прожектора со старого прогулочного двора проникает через щель в занавесках и выхватывает из темноты керамическую облицовку в ванной. Холодная утилитарная поверхность выглядит не дизайнерским клише, а оскорблением, гротеском, насмешкой. Здесь найдется своя плитка для каждой испуганной женщины, плитка для каждой жестокой медсестры, плитка для каждой таблетки, которую они заставили принять пациентов; плитки, и плитки, и плитки, образующие стены, которые слишком высоки к своду, которые шире, чем Букингемский дворец, и как бы быстро вы ни побежали, вы никогда не сможете добежать до конца. Я встаю и захлопываю дверь в ванную, но в кромешной теперь темноте спальни эти плитки продолжают двигаться и смещаться вокруг, как блоки в игре «Тетрис». Это мельтешение погружает меня в неглубокий сон, от которого я, вздрогнув, просыпаюсь в два часа ночи с мыслью, что, возможно, Хелен Гринлоу так сильно хочет меня видеть оттого, что Джесс – каким-то образом – уже до нее добрался.
Сейчас, лежа во мраке, я наконец окончательно осознаю, почему собираюсь встретиться с Хелен Гринлоу. Мне нужно знать, что она будет делать: присоединится ли ко мне для сохранения нашей тайны или же позволит Джессу все разрушить. Я не могу представить ее на стороне Джесса, в первую очередь благодаря его угрозам, но все же – кто знает. В случае нашего разоблачения я должна признаться Сэму и Хонор до того, как за мной придет полиция. Ужасно будет видеть лицо Хонор, когда я расскажу о том, что сделала и что скрывала, но еще хуже – не успеть смягчить удар объяснениями и словами любви. Я отбрасываю одеяла, подхожу к окну и смотрю на темное болото, раскинувшееся между Назаретом и Настедом. И впервые за эти годы, в том месте, где все и произошло, начинаю репетировать свою исповедь.
Глава 13
Лондон решил сегодня предстать перед туристами во всей красе – шпили Вестминстерского дворца сияют золотом на фоне голубого октябрьского неба. Задолго до того, как я выучила имена «Огастес Пьюджин» и «Чарльз Бэрри» [6], эти готические очертания были знакомы мне по этикеткам с бутылок коричневого соуса, и прошло много времени, прежде чем я смогла представлять это место без мыслей о свиных отбивных и вареном картофеле.
Вооруженная полиция патрулирует Парламент-сквер и Миллбэнк, но Вход пэров в Палату лордов охраняется до смешного изящно; полисмен в полной парадной униформе сидит в маленькой черной деревянной будке. Я одета в свой самый консервативный наряд – темно-синее платье и туфли-лодочки.
Сегодня мои бриллианты повернуты наружу.
Вестибюль кажется тусклым после яркого уличного света. Благодаря своей работе я осведомлена, что это так называемое публичное место, которое большинство публики никогда не увидит. Сразу после поста охраны атмосфера больше напоминает гардероб старшей школы, чем правительственное учреждение. Лучи солнечного света косыми пыльными полосами падают на стойки-вешалки для пальто и дешевые проволочные «плечики».
Гринлоу ожидает меня, скрестив руки на груди, худая, как рельс, в голубом костюме. Ее светлые волосы все так же образуют идеальный шар вокруг лица, которое изменилось от дерзкого до измученного с тех пор, как мы виделись в последний раз. Она из того исчезающего поколения женщин, которое все еще предпочитает естественное состояние своих волос горячей укладке феном.
Я привыкла ходить на каблуках, но мои колени дрожат, когда я к ней приближаюсь.
– Доктор Теккерей? – Судя по этому обращению, она погуглила. – Очень любезно с вашей стороны прийти так быстро.
Много лет назад ее глаза были голубыми, с одной характерной темно-синей полоской в правой радужке. Теперь же они выцвели с возрастом, приобретя водянистый вид, поэтому темное пятно менее заметно, но годы не смягчили ее голос: она по-прежнему говорит как робот, без интонаций. Она – печатная плата с недостающим чипом.