Мать Сумерек (СИ)
Таны были согласны. Даже их собственный брак, несмотря на титанические усилия с обеих сторон, в конечном счете, был предопределен.
На этот раз Бансабира действительно не принимала участия в охоте, но мало-помалу, здесь, в сугробах, начала тренироваться сама — с охраной, как прежде, с мужем, как ей особенно нравилось, с Сертом и Гистаспом, как было ей бесполезнее всего, потому что уйму времени они тратили на разговоры. Больше всего Бану любила, когда тренировались все вместе, вперемешку, с астахирцами и островитянами — так ей было всего дороже.
Хорошо, когда молодняк это видит, в этом живет, — думали все.
Шаг за шагом Бансабира начала вкладывать клинки в руки младших детей. Ей было пять, когда она впервые зажала в ладони тяжелый короткий меч. А им, Шиимсагу и Шинбане, уже шесть. Хватит держаться за дерево.
Гайер уже что-то умел — с ним занимались то Русса и Раду, то Шухран, Вал, отец и мать. Теперь он был вторым наставником для малышей. Он гордился собой и с достоинством вышагивал после тренировок возле «высокой матери». Гайер взрослел, обогретый в браке Бану и Сагромаха. Он знал, что не приходился Маатхасу сыном, но иного отца не знал, и, иногда ловя себя на любопытстве, думал, что, может, его кровный предок, Нер Каамал, был бы таким же хорошим, могучим и мудрым, как отец Сагромах.
Тем не менее, время от времени до Гайера доходили слухи о каком-то отцовском предательстве. Пару раз он пробовал спрашивать «высокую мать», но та мягко говорила, что все это дела давно минувшие, и своим браком с Нером Каамалом она осталась вполне довольна. Сагромах тайну тоже раскрывать не торопился. И на время Гайер притих, раздумывая, где, когда и как сможет выудить это из родителей или их окружения. Хабур вот, кажется, весьма угрюмым, но если как следует развеселить, да еще и в праздник, когда он выпьет…
Бансабира, наблюдая за мальчиком, все больше убеждалась, что Гайер пошел в обоих дедов: в Сабира Свирепого сложением, в Яфура Каамала, Льстивого языка Яса, цветом волос и чертами лица. Только глаза у мальчика её — достались еще от Эданы Ниитас. Если бы в свое время ей сказали, что она будет любить сына Нера, она посмеялась бы. Впрочем, Яфур что-то подобное говорил, но она не придала значения.
Хорошо, что они с покойным свекром простились в дружеских отношениях. И тем более хорошо, размышляла танша, что хотя бы к его собственной кончине она не имела отношения.
Гайер, как и малыши-близняшки, от вершин Снежного Дракона был в восторге. Он постоянно бубнил Сагромаху, что тоже хочет сходить на кита. Маленькие Шиимсаг и Шинбана вторили.
— Я уже умею держать меч! — повторяла девочка. — Пусть отец возьмет меня на охоту! Ты ведь тоже ходила на такую охоту, да, мама?!
— Да, — отзывалась Бану, чувствуя, как сладко ноет в груди воспоминание.
Зная, что силы могут подвести, в последний день китобоя Бансабира рискнула все-таки подняться на тартану. В тот день морякам удалось выловить здорового самца.
Гайер, Шиимсаг и Шинбана смотрели на родителей, сходящих на берег, с непередаваемым восхищением.
— Я тоже! — кричала Шинбана, подбегая вперёд всех. — Я тоже буду такой, как ты! Грозной таншей! Вжух-вжух! — девочка сделала несколько движений, будто невидимым клинком перерубила большую рыбину. Гайер над ней посмеивался.
— Ты еще не выросла, как мама!
— Вырасту! — отрезала девчонка. — И буду самой настоящей северной таншей, буду биться с китами и всякими негодяями! Буду лучше всех — лучше вас обоих! — девочка по очереди тыкнула в братьев пальцем, — управляться с мечом.
Моряки и их женщины, включая приезжих, хохотали почти до слез. Маатхас подошел к дочери, погладил по голове, чмокнул влажными губами в волосы.
— Будешь, звездочка.
— Только, чтобы быть таншей или таном, — добавила Бану, приближаясь к дочери по другую сторону и чуть наклоняясь, чтобы смотреть ребенку в глаза, — мало лучше всех управляться с мечом.
Гайер встал рядом, Шиимсаг тоже вздернул голову, встав рядом.
— А что, что нужно? — заспрашивали наперебой.
Бану призадумалась на долю мгновения.
— Думаю, чтобы быть таном, надо по-настоящему и всей душой любить искусство стратегии.
— И людей, — добавил Сагромах, — которых эта стратегия призвана защищать.
— Хм, — деловито подытожил нечто в собственных наблюдениях Гайер. Сложил руки на груди и задрал голову. Да-да, будто он тут из них троих и знает искусство стратегии лучше всех.
Вечером, когда все расходились ко сну, и Бансабира с Маатхасом уединялись в общей гостиной, лишенные радости соития наказом врача подождать хотя бы четыре месяца после столь тяжелых и неудачных родов, они вели беседы о том, что их объединяло, что настигало теперь, что им предстояло сделать. Они планировали, какие отдадут распоряжения, чтобы встретить двадцать седьмой день рождения Бансабиры в доме Гайера Каамала, и размышляли, как поступят в дальнейшем. В одну из таких бесед Маатхас поведал об обнародовании по всему северу завещания, и тогда, поблагодарив за такое доверие, Бансабира впервые сказала то, о чем оба знали, но боялись говорить вслух.
— Нам придется поженить моих внуков.
Сагромах вздохнул. Нет ничего хорошего — женить между собой кузенов. Но иначе север никогда не будет един, а наоборот распадется в междоусобице именно из-за танаара клана Яввуз. Стало быть, будет лучше всего, если Гайеру наследует дочь, а тут…
— Только ты сможешь со временем донести до него мысль об этой необходимости, — сказала Бансабира совершенно искренне. Никто, кроме Сагромаха не справится.
— Но Гайер старше, — разумно заметил Маатхас.
— Значит мы женим его позже. Или его старших детей, если это будут мальчики, отдадим на воспитание в числе жрецов, чтобы они не могли наследовать. Именно на полпути в объединении двух берегов в реке встречаются самые крутые пороги, а в горных расщелинах — самые бездонные из пропастей.
Сагромах соглашался. Больше всего вреда всегда приносят дела, брошенные посередине.
* * *Воссождение Гайера Каамала в танское кресло прошло торжественно в день именин его матери — и стало отличным для неё подарком по такому случаю. Вместе с регентскими правами до тех пор, пока Гайер не достигнет хотя бы двадцати лет. Гайер похмурился:
— А разве ты, моя высокая мать, не унаследовала свой чертог в восемнадцать?
Бансабира усмехнулась:
— Если к восемнадцати ты докажешь на деле, что готов вести за собой сорокатысячную орду, я отступлюсь в твои восемнадцать. Но если ты ввяжешься в военный конфликт только для того, чтобы что-то мне доказать, я быстренько тебя женю и стану регентом при твоем маленьком сыне.
Гайер хмыкнул.
— Мам, я с самого начала живу на историях, как ты заставляла людей делать, что тебе надо. Больше всего я рад, что ты — моя мать, а папа Сагромах — мой отец.
Взрослые веселились, наблюдая, как нравится Гайеру важничать, и какими осторожными интонациями он смягчает слова.
Когда все пустились в празднование, Бансабира подозвала к себе Раду. Они вышли на балкон, и какое-то время танша молча смотрела в закатные сумерки на горизонте.
— Помнишь, с чего мы начинали? — спросила она с некоторой задумчивостью.
— С двадцати шагов, — Раду помнил отлично.
Бансабира кивнула: точно.
— Тогда у тебя ушло полгода, чтобы доказать, что ты стоишь моей верности и моего командования. На этот раз у тебя ушло шесть лет. Но тебе снова это удалось, Раду.
Мужчина, возвышаясь над Бану без малого на две головы, поглядел на неё искоса и с достоинством усмехнулся.
— Ты двенадцать зим так или иначе возглавлял мою охрану, и, клянусь, Раду, пока ты стоял за моей спиной, мне едва ли когда-либо было страшно, — призналась танша с патетическими нотками. — Сегодня я даю тебе особенно важное поручение, — тану обернулась:
— Возглавь личную гвардию моего сына, Раду. Береги его…
— Сильнее, чем берег вас, — уловил тон госпожи телохранитель. Уставился на Бансабиру с таким выражением, что танша поняла: его чувства, те самые, давние чувства, они не угасли, не исчезли — они просто преобразились, и все, что имело к Бансабире какое-либо прямое отношение, теперь обретало для Раду священный смысл.