Дань псам. Том 2

– Туннель уходит под воду, – сказал Бэйниск.

– Ясно, Бэйниск. Пришли.

– Нет, держись за этот выступ. Я нырну. Я недолго, обещаю.

Он поставил лампу на узкий выступ, нырнул в воду и пропал.

Драсти остался один. Было бы гораздо проще сдаться, расслабить ноющие руки. Веназ идет и скоро будет здесь. И все будет кончено. Теперь вода стала теплее – вот и способ сбежать от них. Сделать то, что сделал Бэйниск. Нырнуть, исчезнуть.

Он не нужен, Драсти знал это. Не нужен матери, не нужен кому-либо еще. А тот, кто нашел его, увы… этот человек умер. И это неправильно: никто не должен идти умирать за Драсти. Ни Остряк, ни Бэйниск, никто. Так не нужно больше ничего – он может сдаться… Вода вспенилась, забурлила, раздалось тяжелое дыхание, кашель. Ледяная рука вцепилась в Драсти.

– Там можно пробраться, Драсти… туннель на той стороне… идет вверх!

– Я не могу…

– Ты должен! Город, Драсти, ты должен мне его показать… я ведь заблужусь. Ты мне нужен, Драсти. Ты нужен мне.

– Ладно, только… – Он готов был рассказать Бэйниску правду. О городе. О том, что там вовсе не такой рай, как он расписывал. Люди там голодают. Люди плохо поступают друг с другом. Нет-нет, это подождет. Об этом сейчас говорить вовсе ни к чему. – Ладно, Бэйниск.

Лампу они оставили. Бэйниск размотал веревку и обмотал один конец вокруг груди Драсти, завязав узел онемевшими пальцами.

– Сделай несколько глубоких вдохов, – сказал он. – А потом вдохни – сколько сможешь.

Погрузившись во тьму, Драсти немедленно растерялся. Веревка вокруг груди влекла его вниз – в поток. Он открыл глаза и оцепенел от ледяной воды. Мимо мелькали странные светящиеся полоски, то ли от самой скалы, то ли это призраки проносились перед глазами. Сначала Драсти пытался помогать Бэйниску, молотя руками и еле шевеля ногами, но потом просто обмяк.

Или Бэйниск вытянет обоих, или нет. И так, и так хорошо.

Мысли поплыли, и очень хотелось вдохнуть воздуха – он еле держался. Легкие горели. Вода очень, очень кстати – она зальет этот жар навсегда. Да, вполне возможно.

Правую ладонь охватил холод… что? И вдруг голова оказалась над поверхностью воды. И Драсти вдохнул полные легкие ледяного воздуха.

Тьма и торопливое журчание несущейся воды, тянущей его обратно, вниз. Но Бэйниск уже тащил его за собой, и поток, расширившись, стал мельче. Черный, капающий потолок словно вздулся, образуя над головой выпуклый хребет. Драсти уставился на него, недоумевая, как он может вообще что-то видеть.

И наконец он оказался на разбитом камне.

Они лежали бок о бок.

И вскоре начали дрожать. Демоническая одержимость с бешеным весельем продиралась по телу Драсти. Зубы безудержно стучали.

Бэйниск дернул его за руку. Клацая зубами, он сказал:

– Веназ не остановится. Увидит лампу – и поймет. Надо идти дальше, Драсти. Только так мы согреемся, только так уберемся прочь.

Но встать было так тяжело. Ноги не хотели слушаться. Бэйниску пришлось помогать; тяжело опираясь на старшего, Драсти двинулся за ним, шатаясь, вверх по каменистой осыпи.

Драсти казалось, что они идут целую вечность, среди слабого мерцания. Иногда туннель шел чуть вниз, а потом опять вверх. В ногах Драсти пульсировала боль, но это хорошо – значит, возвращается жизнь, возвращается упрямый огонь; и теперь он хотел жить, теперь это было важнее всего.

– Смотри! – ахнул Бэйниск. – Вот куда мы шли. Смотри, Драсти!

Светящаяся плесень на стенах позволяла Драсти разглядеть мусор под ногами. Разбитые черепки. Куски обгорелых костей.

– Ведет вверх, – сказал Бэйниск. – В какую-то пещеру. Гадробийцы в таких хоронили предков. А пещера над озером. Мы почти пришли.

Однако они оказались на краю утеса.

И застыли в молчании.

Кусок скалы просто обвалился, оставив широкую пропасть. Дно провала терялось во мгле, из которой сухими порывами поднимался теплый воздух. Напротив них, шагах в десяти, пятно рассеянного света указывало на продолжение туннеля, из которого они выбрались.

– Спустимся, – сказал Бэйниск, размотав веревку и завязывая на конце узел. – А потом заберемся наверх. Все получится, вот увидишь.

– А если веревки не хватит? Бэйниск, дна не видно.

– Найдем за что цепляться. – На другом конце веревки он свернул петлю, которую надел на небольшой выступ камня. – Потом пошлю волну, и петля соскочит – и по веревке залезем на той стороне. Ну, ты первый.

Он сбросил веревку за край обрыва. Было слышно, как она развернулась на всю длину. Бэйниск хмыкнул.

– Ну, я говорил – найдем, за что держаться.

Драсти перебрался через край, вцепившись в мокрую веревку – она норовила выскользнуть; но он знал, что тогда ему конец, и держался изо всех сил. Ногой он нащупывал неглубокие борозды, протянувшиеся наискосок по поверхности утеса. Немного, но хоть чуть-чуть легче. Драсти начал спускаться.

Он спустился, наверное, всего на три своих роста, когда Бэйниск последовал за ним. Веревка начала опасно раскачиваться, и ноги Драсти соскальзывали с зыбкой опоры, каждый раз приводя к резкому рывку.


– Бэйниск! – зашипел Драсти. – Погоди! Дай, я сначала спущусь пониже – ты сбросишь меня.

– Понял. Давай.

Драсти снова нащупал опору и продолжил спуск.

Если Бэйниск и полез вниз, больше веревка не качалась и не дергалась. Веревка становилась все мокрее, а значит, он приближался к ее концу – вода стекала вниз. И тут он достиг мокрого узла. Охваченный паникой, Драсти заскользил ногой по камню, ища опору. Зацепиться на гладкой поверхности было почти не за что.

– Бэйниск! Я добрался до узла! – Он вытянул шею, чтобы посмотреть вниз. Чернота – безнадежная, бездонная. – Бэйниск! Ты где?



После первого крика Драсти Бэйниск не шевелился. Меньше всего ему хотелось случайно уронить мальчишку – когда они зашли уже так далеко. И, правду сказать, в нем самом нарастал страх. Стена слишком ровная – никаких трещин; все, что можно нащупать – мелкая рябь. Когда веревка кончится, уцепиться будет не за что – и не на чем будет закрепить петлю.

Он понял, что они в беде.

Услышав второй крик Драсти – тот достиг узла, – Бэйниск приготовился спускаться.

И тут кто-то резко дернул веревку вверх.

Бэйниск поднял голову. Над краем обрыва – смутные лица; новые и новые руки тянутся к веревке. Веназ – да, это он – улыбается.

– Попался, – пробормотал он тихим злобным голосом. – Вы оба попались, Бэйниск.

Снова рывок веревки.

Бэйниск одной рукой достал нож. Потянулся, чтобы перерезать веревку ниже себя, но помедлил, еще раз посмотрев вверх, на лицо Веназа.

Может быть, таким было и его лицо, всего несколько лет назад. Лицо, так мечтающее взять верх, командовать кротами. Ну что ж, пусть Веназ забирает их. Пусть забирает всех.

Бэйниск поднял руку с ножом – прямо над крепко сжатым кулаком. И резанул веревку.



Упирайся, сколько хочешь, не поможет. Нам пора лететь обратно в настоящее. Чтобы все стало понятно, каждая грань должна блеснуть хотя бы раз. Раньше пузатый коротышка молил о прощении. Теперь молит о доверии. У него твердая рука, хоть и дрожит. Поверьте.

Поэт сидит напротив историка. Неподалеку, за столиком в «К’рулловой корчме», Дымка наблюдает, как Скиллара пускает изо рта мудреные завитки дыма. Наблюдает алчным взглядом, но то и дело в глазах вспыхивает ярость – стоит вспомнить о женщине, лежащей наверху в коме. Да, стоит только вспомнить. Дымка стала спать в постели с Хваткой, пробовала все, что могла придумать, чтобы снова пробудить чувства в своей любовнице. Ничего не получалось. Душа Хватки потеряна и блуждает далеко от холодного, дряблого тела.

Дымка ненавидит сама себя, чувствуя, что ее душа готова двигаться дальше, искать благословения новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, к которым можно прижиматься своими.

Но это глупо. В благожелательности Скиллары не было ничего особенного. Эта женщина предпочитала обаяние мужчин, какие есть. И правду сказать, Дымка и сама не раз играла в эту игру. Так откуда эта похоть? Да еще такая дикая и жадная?

Это потеря. Потеря, словно жалящий хлыст, заставляет искать опору, жаждать экстаза, восхитительной капитуляции и даже стремиться к саморазрушению. Бутон, срезанный со стебля, отдает оставшиеся силы последнему цветению, одному славному восклицанию. «Цветок бросает вызов», – если цитировать древнюю поэму тисте анди. Жизнь бежит от смерти. Иначе она не может. «Жизнь бежит», – если цитировать воплощение поэтической краткости пузатого коротышки.

Окунись в голову Дымки, проскользни за ее глаза и смотри на то, что она видит, ощути, что она чувствует, – если не боишься.

А вот Мураш – у прилавка, на котором он разместил семь арбалетов, двенадцать колчанов арбалетных стрел – всего сто двадцать, шесть коротких мечей, три метательных топора фаларского производства, генабарийский широкий меч и круглый щит, две местные рапиры с причудливыми гардами – Мураш целое утро безуспешно пытался разобраться в этой странной куче оружия – и мешочек с тремя «шрапнелями». Мураш хочет решить, что брать с собой.

Однако предстоящая им операция должна быть мирной, так что ему хватит короткого меча, как обычно, закрепленного в ножнах; да, по сути, все как обычно. Но ведь где-то поджидают убийцы, жаждущие поднять голову Мураша на остриях кинжалов, так что «как обычно» – просто самоубийство. И лучше опоясаться как минимум двумя короткими мечами, забросить за плечо пару арбалетов, в правую руку взять широкий меч, в левую – двойную рапиру, по колчану на каждое бедро, мешок со «шрапнелями» на пояс, а зубами зажать метательный топор… нет, это смешно, он так челюсть сломает. Может, еще один короткий меч… но так он отрежет себе язык, как только попытается что-нибудь сказать, а ведь говорить рано или поздно придется, так?

А можно на пояс повесить все шесть ножен для коротких мечей – тогда получится юбочка из коротких мечей, но это ведь не страшно, правда? Однако куда девать «шрапнель»? Один удар эфесом или рукоятью – и он превратится в расползающееся облако усов и обломков оружия. А арбалеты? Придется их все зарядить, но тогда уж беречь спусковые крючки, если не хочет, споткнувшись, проткнуть всех друзей.

А если…

Что там? Вернемся к Дымке? Плоть к плоти, в руках полновесные груди, колено настойчиво раздвигает бедра, пот мешается с ароматными маслами, мягкие губы мечтают слиться, языки танцуют, скользя, как…

– Я не могу надеть сразу все!

Скиллара обернулась.

– Правда, Мураш? А разве Дымка не сказала об этом колокол назад?

– Что? Кто? Она? Да что она понимает?

На этот выпад неосознанной иронии Дымка только задрала брови, перехватив взгляд Скиллары. Та в ответ улыбнулась и снова присосалась к трубке.

Дымка взглянула на поэта и обратилась к Мурашу:

– В любом случае здесь мы в безопасности.

Выпученными глазами Мураш уставился на нее с недоверием.

– Ты веришь на слово какому-то несчастному менестрелю? Да что он понимает?

– Ты все время спрашиваешь, кто что понимает, хотя очевидно, что и слушать не желаешь, что им известно.