Дважды два выстрела

— Вот оно что… — экспертриса понимающе покачала головой. — Тогда уж и не знаю. Думаешь, он потому признался, что сидят не злодеи, а невинные? Совесть, все такое… — она хмыкнула, точно сама не верила в произносимые слова.

— Адриана Георгиевна, вот вы сами-то верите, что тут — совесть? В смысле, что Шубин действительно мог все эти убийства совершить?

— Честно? — Грек усмехнулась. — Не очень. В смысле не очень верю. Ибо тоже книжным сюжетом отдает. А в жизни, повторю, все проще. Старый сыщик, который по совместительству — убийца? Воля ваша, как-то эта идея сомнительно выглядит. В кино, впрочем, такое хорошо выглядит.

— Вот именно! Но признание-то есть! В смысле записка эта предсмертная. Значит, зачем-то Шубину это надо было? Потому что мы-то не в кино! Тем более, все убийства, которые он на себя берет, очень уж разные. И по способам, и по фигурантам. Никакой связи. Ну по некоторым из них Шубин работал, но это ж не может играть роль? А других связей нет. Вот и получается, что либо он с ума сошел, либо он и впрямь раскаявшийся серийный маньяк.

Грек рассмеялась — как хрустальные шарики покатились:

— Что-то я не слыхала о раскаявшихся маньяках. Продай сюжет на телевидение. Или киношникам. И лучше даже не серийный маньяк, а… Опер — по совместительству киллер. Такой, знаешь, элитный.

— Да, смешно, — печально согласилась Арина, — я и сама… но иначе совсем бессмыслица. Если записка собственноручная, значит, никто его не подставлял. Да и то сказать — зачем, по закрытым-то делам? А если он себя оговорил — еще бессмысленнее. Родных у него вроде нет, шантажировать его нечем было — ну если бы кому-то нужно было эти убийства на него повесить. А если не под давлением, а сам, совсем вне логики. Его же ничто ни с одним из фигурантов не связывало. При их жизни то есть.

— И предсмертная записка, — задумчиво проговорила Адриана, — выполнена, хоть и не той ручкой, но действительно им самим.

— Но ведь в этой записке нет никакого смысла. Правда же?

Грек вдруг нахмурилась:

— Ты меня не слушай, я тоже заковыристые сюжеты уважаю. Не слушай, мы ведь действительно не в кино. Может, там все на уровне табуретки? Может, у него попросту мозги поехали? Да еще он же, говорят, пил изрядно? Соседей опрашивала?

— Опрашивала, а толку? Пил, говорят, в меру, это и на вскрытии подтвердилось.

— Да, мне Семеныч говорил.

Тайна следствия, ау, мысленно усмехалась Арина, подходя к концу коридора, где обитали баллистики. В этом царстве экспертов все всё обо всем знают — примерно так же, как и у них, в следственном управлении.





* * *


Худой рыжий Арсен Федотович, похожий на забывшего где-то ковбойскую шляпу персонажа вестерна, вручая Арине заключение по результатам баллистической экспертизы, подтвердил: из ПМ Шубина стреляли действительно недавно, но пуля, пробившая его голову, вылетела из валявшейся возле тела «беретты».

— Но куда же в таком случае стреляли из «макарова»?

— Откуда ж мне знать, — пожал плечами баллистик. — Ты же следователь, а не я. Только одно могу сказать: по голубям Степаныч точно не палил. Ну, знаешь, бывает у некоторых такой вроде как зуд. Но это не про него. Может, в лесу где и постреливал, а в городе — не, вряд ли. Ты знаешь что? Ты в служебном тире спроси, может, пускали потренироваться по старой памяти.

— И что? Больше по пистолету сказать нечего? По «беретте» этой. Следы какие-нибудь…

— Следы… — скептически хмыкнул Сурьмин. — Нету следов, госпожа следователь. Причем, что характерно, совсем нет. Точнее, что нехарактерно, — он поднял указательный палец и акцентировал голосом «не».

— То есть пистолет протерли? — обрадовалась Арина. Если пистолет протерли, значит, это совершенно точно никакое не самоубийство!

— Не обязательно, — остудил ее эксперт. — Стрелявший мог просто не браться за оружие голыми руками.

— Перчатки? — этот вариант тоже говорил против самоубийства: на трупе-то никаких перчаток не было! Кто-то снял? Бред. На ладони — следы продуктов выстрела, хоть и скудные. Какие уж тут перчатки! Впрочем, следы на ладони могли остаться после недавнего выстрела из «макарова».

— Тоже не обязательно. Любая салфетка, бумаги кусок, полотенце. В общем, ищи объект для сравнения.

Нет, подумала Арина, полотенце не подойдет, слишком большое, тогда и на ладонь ничего не попало бы. А вот если рукоятку обмотать чем-то небольшим, действительно, вроде куска бумаги или салфетки…

— И куда же она делась, салфетка-то? — непроизвольно она произнесла это вслух.

— Ну это уж я не знаю. Ничего там не валялось возле тела? Любой кусок тряпки подойдет.

— Именно тряпки?

— Там микроволокна наличествуют. Для экспертизы маловато, но теоретически, если будет с чем сравнивать, для выводов хватит. Причем волокна двух типов — синтетика и хлопок.

— Две разных тряпки?

— Может, и одна, но смесовая.

— Да ничего там такого не валялось… — Арина помотала головой. — Подтяжки только.

— Подтяжки? — Сурьмин, казалось, удивился.

— Или рукав рубашки? У него один рукав, правый, был расстегнут. И манжета помята.

— Очень может быть. Я про хлопок. А синтетика может и от подтяжек быть. Приноси и то, и другое. пусть Лерыч волокна сравнит, ну и на продукты выстрела проверим.


М-да, огорченно подумала Арина. Если Шубин брал «беретту» через рукав рубашки, тогда все логично объясняется. Кроме одного — зачем? И еще синтетика. Подтяжки? Обернул, чтоб рубашечный рукав не сползал? Это объяснило бы, почему эти проклятые подтяжки валялись явно не на месте. Вместе с пистолетом и отлетели, если на рукоятке были. Но зачем, черт побери, такие сложности?! И, главное, обидно. Так красиво складывалось: безусловное, казалось бы, самоубийство элегантно превращалось в собственную имитацию. Ура молодому, но очень, очень талантливому следователю Арине Вершиной, углядевшей нестыковку в картине проишедшего.

— Арсен Федотович!

— Ну?

— А можно тестово пострелять, зависимость следов от расстояния посмотреть?

— Думаешь, мне заняться нечем? Разница больше от боеприпаса зависит, чем от ствола, но боеприпас — штука вполне стандартная. Только ты ведь не отстанешь. Ладно, давай поглядим.

Маленький лабораторный «тир» примыкал к сурьминской рабочей клетушке. Баллистик сунул Арине наушники:

— Грохоту от этой «беретты» немного, но уши все-таки жалко. А то станет тебе молодой человек нежности нашептывать, а ты «ась? чегось?» — заявил он с совершенно серьезным лицом.

Сурьмин повесил на стенд ряд бумажных листов и начал стрелять: в упор, с пяти сантиметров, с десяти, с двадцати и так далее. Последние несколько оказались совершенно чистыми, как и ожидалось, на первых пробоину от пули окружали разной степени густоты кольца. Арина припомнила, как выглядели крупные фотографии входного отверстия. Следовые количества продуктов сгорания, как сформулировал Плюшкин.

— Это что ж получается, выстрел был произведен чуть не с метра?

Сурьмин покачал головой:

— Не факт, Арина Марковна. То есть, следы копоти — штука показательная, но я тебе не советовал бы на нее особо закладываться. Вот если бы я стрелял тем же самым патроном… что, сама понимаешь, не представляется возможным, тот патрон уже отстрелян. или хотя бы абсолютно идентичным. Тогда можно было бы делать далеко идущие выводы. Боеприпас, конечно — штука стандартизованная, но на всякую старуху бывает своя проруха. При всей унификации и стандартизации, идентичного патрона у нас быть не может. Мне, признаться, и самому не очень-то верится, что Степаныч мог сам застрелиться, все-таки он кремень мужик был, ничем не прошибешь. Но мало ли что мне не верится, чужая душа потемки. А что Плюшкин?

— Семен Семеныч сказал, что не меньше десяти сантиметров, направление выстрела правильное, следы стороннего воздействия не обнаружены…

— Вот видишь… — Сурьмин почесал затылок рукояткой все еще зажатой в кулаке «беретты». — Допустим, дальность двенадцать сантиметров. И что тебя не устраивает?

— Двенадцать, Арсен Федотович, от дульного среза до виска. А сколько будет от виска до кисти руки? «Беретта», конечно, не «стечкин», но и не «бульдог», какая-то длина ствола у нее наличествует. Это как надо руку вывернуть?

— Ну не очень-то и вывернуть, все ж Шубин покрупнее тебя был, соответственно, и рука длиннее. Хотя, конечно, да, не слишком удобная позиция. Только, скажу я тебе, это не довод. Тыкать стволом в собственный висок — даже если ты уже на все решился — реально страшно. Главное — все прочие данные свидетельствуют о собственноручном выстреле, а расстояние его вполне допускает. «Беретта» сия, как ты правильно заметила, пистолетик небольшой. Вот если бы такое расстояние наблюдалось при самоубийстве с применением «стечкина» или хотя бы того же «макарова», можно было бы и призадуматься. На пустом месте копаешь, точно тебе говорю.





* * *


После беседы с Сурьминым Арина собиралась в следственный комитет, но еще и на улицу выйти не успела, как зазвонил телефон и холодный голос сообщил, что госпожа Бриар готова предоставить Арине аудиенцию:

— Подъезжайте в городские апартаменты, вас будут ждать.

Подумаешь, какие цирлих-манирлих, хмыкнула Арина. И было бы ради чего! Ей вообще-то с дочерью надо побеседовать — интересно, долго они ее еще скрывать будут? — а тут извольте радоваться. Впрочем, с матерью так с матерью. Лучше, чем ничего. Хоть спросить, что там за история с похищением.

Упомянутые городские апартаменты оказались пентхаусом в престижной высотке. С балкона примерно такого же, вспомнилось ей, свалился злополучный бизнесмен Федяйкин из шубинского списка.

Встретившая Арину обладательница ледяного голоса — та самая «помощница», не то секретарша, не то домоправительница — сухо предупредила, что долго утомлять несчастную мать нельзя — вы же понимаете, правда? — а обращаться к ней следует Аннетта Игоревна. Ни в коем случае не Анна.

Глаза «несчастной матери» источали такой мертвенный холод, что Арина даже поежилась.

В просторных, безлико роскошных апартаментах было тепло, но казалось — холодно. Не то от присутствия неизвестно зачем явившегося адвоката — лощеного, как воском обмазанного, не то от застывшего взгляда «несчастной» матери — Аннетты, ни в коем случае не Анны! — не то от блеска ее наряда. Домашнее платье в китайском стиле — плотный персиковый шелк, узенький золотистый кант по краю воротника и глубокой застежки — облегало хозяйку целиком, от горла до запястий и щиколоток. Кукла в розовом целлофане, подумала вдруг Арина. И вместо заготовленных вопросов задала совсем другой:

— Аннетта Игоревна, вы с мужем любили друг друга?

— Почему — любили? — равнодушно сказала «кукла», презрительно поджав губы. — Мы и сейчас друг друга любим. И всегда любили. Когда только познакомились, сразу все ясно стало.

Арина ожидала, что ответом будет в лучшем случае презрительное «разумеется», а еще вероятнее гневное «вас это совершенно не касается». А хозяйка, надо же, объясняет, да еще так подробно. Не такая уж она и замороженная кукла. Правда. рассказывает механически как-то.

— Редкое имя — Аннетта, — бросила она еще один пробный шар.

— Это в честь одной из бабушек, — пояснила хозяйка, чуть оживившись. — У меня ведь часть родни там, во Франции. Это долгая история, — она улыбнулась — отстраненно, высокомерно.

— Девочек тоже в честь каких-то бабушек назвали? — догадалась Арина.

— Да, точнее, в честь двух моих тамошних теток. Двоюродных. Игорю с самого начала очень нравилось, что я немножко француженка. У него тоже французские корни присутствуют, но Бриары из обрусевших, с петровских и елизаветинских времен. Во Франции сейчас, кажется, никого из них уже и не осталось. А Симоны — это девичья фамилия той моей бабушки, что во Франции жила — еще даже живы кое-кто. И это ему очень нравилось. И само созвучие имен — Игорь Антонович и Аннетта Игоревна — ему тоже всегда очень… Простите, я отвлеклась.

— Нет, нисколько. Я как раз спрашивала про вашу любовь.

— Да, действительно, хотя не понимаю, какое отношение… А! Вы, наверное, из-за того спрашиваете, что поженились мы очень рано, я только-только первый курс закончила, а девочки родились гораздо позже. Ну да, мы очень друг друга любили, и поначалу как-то вопрос о детях не возникал. А потом времена настали такие, что жить-то страшно было, не то что детей заводить. Впрочем, я думаю, что это совершенно не относится к делу, — добавила она опять заледеневшим тоном.

Арина примирительно улыбнулась:

— Я, собственно, немного о другом спрашивала. Он никогда вам не изменял?

— Да как вы… — женщина задохнулась было от возмущения, но вдруг нахмурилась, как-то обмякла. — Вы думаете, что у него мог где-то родиться ребенок, и теперь этот ребенок мстит за свою брошенность? Или хочет стать наследником?