Исход

Накануне Рождества мы устроили себе развлечение: чистили от снега палубу и попытались хоть немного отмыть закоптившиеся помещения. Боже, на что стала похожа “Княгиня Ольга”! Да и на что все мы стали похожи! Лица наши уже не отмываются от копоти и сажи – мыло закончилось. Боцман объявил, что умеет варить мыло из жира и что медвежий мир подойдёт вполне. Действительно, сварили какую-то архизловонную массу и даже отлили из неё подобия мыльных кусков. Но вместо мыла в этих кусках оказалась какая-то замазка. И все, кто успел ею намазаться, включая меня, принуждены были её соскабливать. Кто с ладоней, а кто и с лица.

Но что все мы в сравнении с бедной нашей “Княгиньюшкой”! Где былая красота? Где прежняя роскошь? Разобранные переборки, закопчённые потолки и стены, краска, пластами свисающая из-за холода и влажности. В каютах с потолка ночью капает на лицо. А койки пришлось отодвигать от стен, поскольку в ночные часы к стенам примерзают одеяла. Ночью в моей каюте 0° R. И это, при нашем положении дел с топливом, совсем неплохо, потому что на улице – 32° R. Никто не жалуется. Наоборот, стараемся подбадривать друг друга. А над примерзающими одеялами даже ухитрялись шутить. И стоит кому-нибудь задержаться на завтрак, Музалевский встречает опоздавшего репликой:

– В следующий раз, когда примёрзнете к стене, зовите на помощь.

Или со словами “сколько у нас сегодня примёрзших” принимается подсчитывать опаздывающих.

Кое-как отмыв “Княгиню Ольгу” и соскоблив со своих физиономий медвежий жир, мы встретили Рождество и Новый год. Все вместе собирались в нашем “кормовом помещении”, заводили граммофон и угощались пирогом с ягодами. Меню почти не изменилось, припасов ещё довольно. Плохо только, что сахар на исходе. На пирог-то уж не поскупились – он получился по-настоящему сладким.

После праздников всё опять пошло своим чередом: ходили на охоту, учили английский, чинили одежду, для чего даже распороли кожаный дождевик капитана. Разумеется, с его же ведома. Но вдруг, спустя десять дней после Нового года, капитан перед обедом объявил:

– После трапезы прошу команду не расходиться…

Все переглянулись, а после обеда замерли в тревожном ожидании. Капитан поднялся и сказал:

– Два дня назад отставленный мною от исполнения своих обязанностей штурман Бреев обратился ко мне с просьбой дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти со шхуны. Обдумав всё тщательно, я решил дать своё согласие.

Капитан замолчал. Штурман сидел, опустив почему-то глаза. Команда в первую секунду застыла от изумления, но потом как будто все разом выдохнули и заговорили. Если же сложить всё высказанное воедино, то получится примерно следующее: команда опасается, что зимовать придётся и в третий раз, а на третью зиму не хватит ни провизии, ни тем более топлива. Третья зимовка означает всенепременную смерть. А потому команда тоже желает уйти со шхуны.

– Все хотят строить каяки! – воскликнул машинист Раев.

Капитан всё пытался что-то вставить, но команда говорила хором и без умолку. Тогда капитан прокричал:

– Ти-хо!

И все замолчали.

– Я предвидел такой поворот событий, – сказал капитан своим обычным голосом. – Поэтому я и собрал всех, чтобы все слышали о решении… о решении штурмана Бреева покинуть “Княгиню Ольгу”. Но я хочу вам сказать, что почти уверен: летом судно будет у берегов Шпицбергена. Однако в том случае, если по каким-нибудь причинам я ошибаюсь, и этого не произойдёт, обещаю, что не позднее июля мы покинем “Княгиню Ольгу” на ботах. Вы помните, я рассказывал вам о “Жанетте”. Шхуна “Жанетта” была раздавлена льдами в Восточно-Сибирском море, и тогда капитан Делонг осуществил свой знаменитый переход на вельботах к дельте реки Лены…

– Напомните им заодно, капитан, как кончил и сам Делонг, – с какой-то усталой усмешкой проговорил вдруг штурман, довольно долго до того хранивший молчание. – Я вовсе никого не агитирую, но люди должны знать, что может их ожидать.

– Да, капитан Делонг и люди из его шлюпки погибли. Но все, кто был в шлюпке инженера Мельвилля, спаслись. Делонгу просто не повезло.

– Или Мельвиллю просто повезло, – опять подал голос штурман и поднял наконец глаза на капитана.

– На вещи можно смотреть с разных сторон, Виталий Валерьянович, – спокойно произнёс капитан, глядя в упор на штурмана.

– Кто спорит, – тихо ответил штурман.

– Итак, я обещаю, – снова обратился капитан к команде, – если к лету мы не освободимся от этой льдины и не выведем “Княгиню Ольгу” на чистую воду, самое позднее – в июле все желающие смогут покинуть шхуну на шлюпках и взять курс на Шпицберген. Между прочим, то расстояние, что предстоит пройти, гораздо меньше, чем преодолела команда “Жанетты”.

Слова его были встречены молчанием. Все задумались и заёрзали. Казалось, что всем вдруг сделалось очень чего-то неловко. Один штурман оставался по-прежнему спокоен и ни на кого опять не смотрел.

– А когда штурман уходит? – вдруг спросил Раев.

Штурман слегка вздрогнул, точно очнувшись, и повернулся к Раеву.

– Мне надо основательно подготовиться. Я не знаю, что меня ждёт… Но выйти я должен в начале весны, чтобы как можно скорее дойти по льду до мыса Флора, где, насколько мне известно, есть деревянные постройки и даже запас продовольствия.

– Откуда? – удивился Раев.

– Наследство от капитана Джексона, – улыбнулся штурман. – Но не только – каждая экспедиция или даже случайное судно обязательно оставляет что-нибудь для последователей. Если за лето ни одно судно не подойдёт к Земле Франца-Иосифа, к осени – так же, по льду – я отправлюсь к Новой Земле. Зимовать там проще. А можно зимой перейти Карские Ворота и Югорский Шар… В любом случае, летом на Новую Землю заходят суда…

– Штурман, я могу присоединиться к вам? – спросил Раев.

Штурман с интересом, как будто только что заметил, посмотрел на него.

– Ко мне может присоединиться любой член команды, – объявил он. – Конечно, с позволения капитана.

Кто-то ещё пожелал отправиться вместе со штурманом, кто-то предложил записать всех желающих. Но капитан вдруг сказал:

– Я вижу, что не убедил вас примером “Жанетты”. Что ж, вы вправе думать по-своему. Обстоятельства нашего плавания таковы, что я никого не хочу, да, пожалуй, и не могу задерживать. Все, кто пожелает, могут отправиться со штурманом. Я не стану возражать даже в том случае, если вся команда пожелает покинуть шхуну уже нынешней весной. Но я предлагаю поступить таким образом: возьмите два дня на раздумья и всё тщательно взвесьте. Через два дня мы снова соберёмся и выслушаем всех. Те, кто решит уйти вместе со штурманом, получат все необходимые материалы для каяков и полной экипировки. Те, кто пожелает остаться, останутся. Итак, два дня на раздумья.

Тут наше совещание закончилось, и все разошлись. Но слова капитана весь день звучали у меня в ушах: “обратился ко мне с просьбой…”, “получат все необходимые материалы…” Господи, что за человек этот штурман! Взгляните только на карту: мы находимся на 82°11´N 67°27´O. Мыс Флора, куда собирается штурман, расположен примерно на 79 меридиане 50 параллели. И даже если к весне нас отнесёт ещё на запад, то от острова Рудольфа до мыса Флора напрямик что-то около трёхсот вёрст. А если нас отнесёт на север, то и того больше. Это расстояние по льду штурман решил преодолеть один. Один!

Не знаю, восхищаться им или бояться его.

Два дня, данные капитаном на раздумья, наша команда напоминала каких-то суетящихся мышей, которые перебегают из угла в угол и всё чего-то ищут. Кто-то шушукался, почти у всех вид был такой, словно через два дня велено было убираться с “Княгини Ольги”.

Для себя я решила, что остаюсь. Конечно, штурман – это особый случай. Он получил отставку, и вообще они с капитаном не могут ужиться. Его исход – это действительно исход. А вот исход остальных – это бегство. Я не хочу бежать, даже если начну примерзать по ночам к своей кровати.

И вот через два дня мы снова собрались обсудить наше будущее.


– Итак, – сказал капитан, когда все снова расселись вокруг стола, – кто решил покинуть “Княгиню Ольгу” и отправиться со штурманом Бреевым к мысу Флора, пусть поднимет руку.

Одна за другой стали подниматься руки, и я насчитала четырнадцать человек. Тут я заметила, что капитан внимательно и даже испытующе смотрит на меня, словно бы хочет что-то сказать. Однако он промолчал и отвёл глаза.

– Итак, – сказал он, – четырнадцать человек покидают судно. Остаются – девять. Я обещал не чинить препятствий и не буду этого делать. Но считаю долгом своим сказать: времени на сборы остаётся не так уж много. Посему советую – приказывать я уже не могу – немедленно начинать сборы. Чем раньше вы отправитесь в путь, тем лучше и безопаснее. Штурман собирается делать каяки, но я советую уходящим взять вместо каяков вельбот. Считаю, что это надёжнее и безопаснее каяков, незащищённых от моржей, да и просто могущих дать течь. Впрочем, окончательное решение за вами. И напоминаю: сегодняшнее… э-э-э… вотирование не есть приговор. И если кто-то передумает, переменит своё решение в ту или другую сторону, я, учитывая все сложившиеся обстоятельства, возражать не стану. У каждого есть ещё время передумать. Кто решил уйти, может остаться, кто решил остаться, может уйти, если пожелает… Это всё, что я хотел сказать.

– Должен поблагодарить вас, капитан, – отозвался штурман. – Но сразу хочу дать свои разъяснения в отношении вельбота. Нам предстоит пройти немалое расстояние по льду, преодолевая торосы и ропаки, волоча за собой нагруженные провиантом нарты. И одно дело – уложить поверх нарт лёгкие каяки, но совсем другое – вельбот, который вместе с нартами мы едва ли сдвинем с места. Не говоря уже о преодолении ропаков. В результате скорость нашего продвижения снизится в разы, и до места мы доберёмся значительно позже, чем я планирую. Поэтому я не потащу на себе вельбот, а всем, кто решил идти со мной, стоит подумать об изготовлении каяка. Из расчёта на два-три человека. Если кто-то захочет тащить на себе вельбот, я возражать не стану, но и ждать в пути, понятно, также не стану.

Тут он умолк, а я тем временем посмотрела на капитана, который был явно недоволен тем, что штурман и здесь настаивает на своём. Но капитан сдержался. Тут началось обсуждение провизии – чего и сколько остающиеся могут выделить уходящим. Потом ещё долго обсуждали, какие именно материалы стоит использовать для нарт и каяков. И наконец разошлись. Меня же капитан попросил задержаться для важного разговора, и когда мы остались вдвоём, он сказал:

– Ольга Александровна, я прошу вас понять меня верно и прошу… э-э-э… прошу не затягивать этот разговор. То есть… я хочу сказать… одним словом…

Тут я поняла, что он хочет и что не решается выговорить.

– Вы хотите, чтобы я покинула “Княгиню Ольгу” вместе со штурманом?

Он посмотрел на меня с благодарностью и сказал:

– Да!

– Но я считаю, что мой уход был бы равнозначен бегству…

– Нет, Ольга Александровна, поймите: я прошу вас уйти, потому что считаю, что ваш уход… уход, слышите? Не бегство!.. Так вот, я считаю, что так будет лучше для всех: и для вас, и для тех, кто останется. Я не могу уйти – это значило бы для меня позор, моя задача добраться до полюса, и я до последнего буду стремиться к её выполнению. Иначе, повторюсь, меня ожидает позор…

– А как же Шпицберген?.. – спросила я.

– Видите ли, я действительно не оставляю надежды выйти к лету на чистую воду. Мы сможем зайти на Шпицберген и сделать там передышку, после чего предпримем новую попытку достичь полюса. Но в нынешних условиях я не хочу настаивать, чтобы команда оставалась со мной. И прошу вас, поймите: мне будет легче и проще, если вы уйдёте. До лета ещё далеко, а трудностей впереди немало. Сохранить жизнь, уйдя со штурманом, у вас намного больше шансов, нежели на шхуне. И ещё. Чем меньше нас останется, тем проще будет продержаться, тем выше вероятность, что мы дотянем до освобождения шхуны у берегов Шпицбергена или Гренландии. Поймите, Ольга Александровна!.. И очень прошу вас: не настаивайте.

Он смотрел на меня с мольбой и даже взял за руку. И поскольку впервые меня изгоняли так вежливо и даже галантно, я не смогла отказаться.

– Хорошо, Георгий Георгиевич, – вздохнула я. – Но что, если штурман…

– Нет, что вы! – заверил капитан. – Он же сказал, что не станет возражать…

В тот же день за обедом ко мне обратился штурман:

– Это правда, Ольга Александровна, что и вы намереваетесь покинуть “Княгиню Ольгу”?

В другое время он нарочно бы задал этот вопрос, чтобы полюбоваться, как я краснею, и отпустить по этому поводу очередную остроту. Но при свете медвежьих коптилок цвет лица не виден.

– Да, – ответила я. – Если, конечно, вы не станете возражать…

– Когда я говорил, что ни одна кандидатура не встретит моего возражения, то имел в виду и вас.

– Благодарю вас, – ответила я.

Но и тут не обошлось без шуточек. Музалевский просто счёл своим долгом объявить, что идти теперь будет легче, ветер будет дуть в спину и прочее в том же роде. К счастью, продолжалось это недолго, потому что все теперь озабочены предстоящим походом и думают, что брать и чего не брать с собой. Те, кто остаётся, тоже думают и всё время советуют.

Итак, как говорит наш капитан, решено, что мы должны делать каяки, нарты, подготовить одежду, обувь, провизию и письма.

Не знаю, что думать. Не понимаю, что чувствую. Рада ли я или, напротив, опечалена? Хочу ли уйти или хочу остаться? Одно я знаю точно, и это удивляет: меня опять выгоняют. Но я как будто ждала этого и восприняла как должное, даже с некоторым удовлетворением.

Даже подготовка проходила в тяжёлых условиях. Но штурман сказал: тяжело в учении, легко в бою. Что такое переход по льду, я знаю по нашей экспедиции за плавником. Но это был короткий переход, прогулка. А сейчас нам предстоят недели, а то и месяцы пути по ропакам и торосам, через метели и майны. Поэтому я легко переношу сегодняшние тяготы и внушаю себе, что работа в трюме при -30° R облегчит нам переход, потому что, вспоминая об этой работе в походе, мы наверняка будем думать, что всё не так уж и плохо.

При свете медвежьих коптилок, из разобранных переборок, обшивки, обручей с бочек, ракс и даже столешницы делались остовы каяков, оплетались бечёвкой, а после обшивались парусиной. Руки у всех стыли, пальцы не гнулись, а кожа на руках трескалась. Игла едва ли не прилипала к пальцам на таком морозе и казалась раскалённой. Но все работали и не жаловались. И так изо дня в день. Сначала мы молча вживались в наше новое положение, но понемногу стали привыкать, и даже примерзающие к пальцам иглы перестали пугать нас. И скоро стали видны плоды трудов наших. Трюм начал заполняться каяками и нартами. Все мы повеселели, видя, как приближается день окончания каторжного труда. Вскоре каяки были выкрашены на кухне, а когда краска высохла, их спустили на воду недалеко от шхуны. Ни у кого не вызывало сомнений, что все без исключения каяки должны подвергнуться испытаниям. Вся команда занималась переброской их к воде – благо, полыньи образовались недалеко от “Княгини Ольги”. Штурман сам взялся испытать новые лодки, которые оказались вполне устойчивыми и, кажется, ни одна из них не дала течи. Капитан же, наблюдавший за испытаниями, в очередной раз высказался в том смысле, что возня с каяками – пустое дело, и гораздо разумнее взять с собой вельбот. Он почему-то уверен, что мыса Флора мы достигнем меньше, чем за месяц. Штурман, как только слышит про вельбот, приходит в ярость, из глаз его, того гляди, посыплются искры. И вот он красный, вытаращивший глаза, с трудом сдерживаясь, в который раз заводит песнь о том, что с вельботом мы не сдвинемся с места. Я уже заранее знаю всё, что они скажут друг другу. Капитан опять вспомнит про Делонга, а штурман скажет, что их было больше, весу у них было меньше, а сам Делонг не вышел живым из этого перехода, и шлюпка не спасла ему жизнь. Потом капитан выразит непонимание той тщательности, с которой мы готовимся к переходу. Ведь, по его убеждению, идти нам предстоит не так уж и долго. На что штурман возразит, что нас ждёт более, чем месячный переход. И они заспорят. Потом, наспорившись, капитан скажет, что напрасно они использовали столешницу и паруса. А штурман пробурчит, что если капитану так жалко столешницы, то напрасно он отпускал команду со шхуны, потому что сам штурман, уходя в одиночестве, вполне обошёлся бы обручами с бочек и шкурами. А уж если ему предстоит руководить переходом и брать под свою ответственность людей, он не имеет права быть плохо подготовленным.

– Ну что ж, – согласится капитан. И разговор затухнет. Но через день его искры вновь воспламенятся, и всё начнётся сначала, едва ли не слово в слово.

Со стороны может показаться, что это у них такая игра, цель которой – не выйти из себя. Пока счёт равный. Ни проигравших, ни выигравших нет.

Постепенно я поняла, что все мы должны быть благодарны штурману и его могучей энергии. Если бы он не затеял этот поход и не расшевелил бы всю команду, заставив работать и суетиться, половина из нас наверняка примёрзла бы к своим койкам. Нас несёт в неизвестность, делать становится нечего, даже охоты не стало – медведи давно не объявлялись поблизости. Полярная ночь без солнца и с медвежьими коптилками, от которых копоти больше чем света, усыпляет и нагоняет какую-то душевную тупость. А при условии вынужденного безделия можно сойти с ума и начать галлюцинировать. Что-то похожее начиналось и у меня, когда в заиндевевших углах моей каюты при скудном свете коптилки мне мерещились какие-то чудовища и наводили на меня непреодолимый ужас.

На наше счастье, у нас есть штурман Бреев – человек-мотор! Он не позволил впасть в спячку или сойти с ума, не позволил зиме и ночи расправиться с командой. Наверное, он жесток и жёсток, но следует признать, что рядом с таким человеком не страшно. Я восхищаюсь капитаном, но он другой человек. Увы, болезнь не прошла для него бесследно. Он ещё слаб и до сих пор не стал собой прежним. Мне не хотелось бы его оставлять, но и навязывать ему своё общество я боюсь. Во-первых, не хочу быть в тягость. А во-вторых, боюсь, что он неверно поймёт меня. А уж чего бы мне не хотелось, так это романов. Больше всего я благодарна команде за то, что на меня, во всяком случае явно, здесь не смотрели как на существо, жаждущее комплиментов, ухаживаний и приглашений на свидания.

Мы пережили вторую зиму за изготовлением каяков и нарт. И никто не заболел, несмотря на мороз в трюме, где мы вели наши работы. Даже те, кто остаётся, не сидели без дела. Сначала все дружно шили, портняжничали, сапожничали, а как только появилось солнце, бросились писать письма. Так что штурман был напуган и выразил опасения насчёт неподъёмности почты. Незадолго до выхода весь скарб был перепроверен и взвешен, сухари заново просушены и зашиты. В итоге мы везём: шесть разных ружей и патроны, провизию и приборы, письма, записи и одну большую палатку, одежду и семь каяков. Получилось, что общий вес нашего груза, не считая каяков и нарт, шестьдесят с лишним пудов. Всё это мы потащим на нескольких нартах, которые, к слову, тоже чего-то весят. К нартам приделали верёвки и лямки, которые надеваются через плечо. В каждые нарты “впрягутся” по два человека. Сначала меня штурман отклонил от участия в “упряжи”, но я запротестовала. Тогда штурман недовольно сказал:

– Чего вы добиваетесь, Ольга Александровна? Вам-то зачем это нужно? Вы что, по дороге думаете превратиться в мужчину?

Конечно, это было смешно, хотя и резко. Кто-то даже фыркнул, но смеяться никто не стал. Я, конечно же, покраснела, но всё-таки не смолчала и сказала примерно так:

– Я всего лишь не хочу чувствовать себя лишним ртом и захребетницей, Виталий Валерьянович. И мужчиной я нисколько не хочу быть. Однако мне не хотелось бы и другого: чтобы мне всё время объясняли, какой должна быть женщина. Согласитесь, что на сей счёт я лучше осведомлена. К тому же я ведь не ставлю перед собой цели понравиться кому бы то ни было.

– Как угодно, – пробормотал штурман и распорядился приделать к одним нартам третью верёвку и лямку. Правда, не удержался и добавил:

– На тот случай, когда у Ольги Александровны найдутся силы не чувствовать себя захребетницей.