Исход

Но Мике не пришлось приводить брата, потому что на другой день он пришёл сам.

– Досточтимая Ольга Александровна! – объявил он с порога. – Имею честь пригласить вас в ближайшее воскресенье в театр. Дают «Евгения Онегина»… Не угодно ли будет вам отправиться с нами… Едем мы с мамашей, Мика, мой товарищ Имшенецкий… Вы, должно быть, его помните – он часто бывает у нас…

– Благодарю, Сергей Милентьевич, – смущаясь, проговорила Ольга.

Они прошли в комнату.

– А я уж подумала, что это Мика вас подослал…

– Мика?.. Отчего же вы так думали?..

– Он обещался…

– Да зачем же?

– А чтобы вы подтвердили про «оно», – заулыбалась Ольга.

– Ах! Вы про эти его выдумки!.. – рассмеялся Садовский. – Нет, Ольга Александровна, ни про какое такое «оно» я и понятия не имею. Зато, если угодно, могу рассказать вам другую историю… Это история о чудном видении… Видении, которое посетило одного юношу, и с тех пор он ни о чём не мог думать, кроме как о дорогом ему образе…

Садовский замолчал. Молчала и Ольга, рассматривая носки своих туфель.

– Вы знаете, что это за видение, Ольга Александровна? – он взял руку Ольги и поднёс её к губам.

– Не надо, Сергей Милентьевич, – тихо ответила Ольга и осторожно отняла руку. – Я пойду с вами в театр…

Но в театр Ольге не суждено было пойти, потому что в воскресенье явился Аполлинарий Матвеевич и увёз Ольгу кататься.

Весь день Ольга грустила, вздыхала, чем напугала Аполлинария Матвеевича, пригрозившего прислать к ней доктора Мёбиуса. Ольга молчала, хотя отлично знала: доктор Мёбиус ей не поможет. Ведь грустит она даже не оттого что не поехала с Садовскими в театр, а потому что вдруг вспомнила о своём женихе, который уже несколько месяцев пьёт без устали какую-то воду в самом центре Европы и намеревается вот-вот вернуться в Харьков. «И как он там не лопнет с этой воды!», – подумала в сердцах Ольга.

Как-то так получилось, что с того самого дня, как она рассыпала на лестнице груши, Ольга не вспоминала о женихе, словно никогда его и не знала. Вдруг поняв, что она всю жизнь, даже сама о том не зная, любила только Сергея Садовского, Ольга почувствовала, что всю жизнь живёт в Харькове на Екатеринославской улице в съёмной квартире. И только появление Аполлинария Матвеевича вернуло её на землю и напомнило, что у неё есть жених, который, правда, об этом ещё не знает, но которого сама Ольга не так давно готовилась полюбить. И кто же виноват, что полюбила она совсем другого! И всё-таки Ольга понимала, что виновата перед Аполлинарием Матвеевичем, как была виновата перед отцом. Да, именно так: виновата, хотя ни в чём не виновата!

Вернувшись с прогулки, Ольга нашла дома записку: «Досточтимая Ольга Александровна! Не могу передать Вам, сколь сильно я опечален обстоятельствами, воспрепятствовавшими нашей встрече. Могу Вас заверить, что вся наша компания, включая мамашу, чрезвычайно была опечалена невозможностью для Вас присоединиться к нам в невиннейшем развлечении. Для меня же это тем более неприятно, что я дорожу всяким удобным случаем быть рядом с Вами. Искренно надеюсь и пламенно верю, что такой случай мне ещё представится в самом ближайшем будущем. С искренним почтением, думающий о Вас беспрестанно, С.С.»

Если бы Садовский знал, что он наделал своим письмом, если бы он только имел возможность заглянуть в душу к Ольге в то самое время, когда она читала его записку, он, вероятно, испугался и не стал бы писать. Солнце исчезло, после чего вспыхнуло с новой силой. По ветвям пронёсся ураганный ветер. Все горлицы поднялись со своих веток, все соловьи запели разом, а розы так принялись благоухать, что воздух сделался приторным.

Прочитав несколько раз записку от Садовского, Ольга опьянела. Случилось… Вот то, о чём она мечтала ещё в Бердянске, наблюдая из-за занавески за Пьером, направляющимся в гимназию. Но конечно, Серёжа – это не Пьер. Серёжа… Серёженька… Господи, как же он красив, благороден, изыскан! Могла ли она и думать, что таким будет её возлюбленный! Вот наконец и у неё роман…





* * *


– Вот наконец и у меня роман… Поздравь, брат, – говорил Садовский своему приятелю Андрею Имшенецкому спустя три дня после похода в театр.

В понедельник, то есть на другой день после театра, Садовский явился под вечер к Ольге, дабы ещё раз, лично засвидетельствовать своё огорчение и выразить надежду. Ольга была одна – прислуга, жившая неподалёку, уходила на ночь к себе. Перед появлением Садовского Ольга читала «Идиот». Книга эта, да, пожалуй, ещё «Село Степанчиково…» были единственными сочинениями Достоевского, которые Ольга не просто смогла прочесть, но и с удовольствием перечитывала. В других своих проявлениях Достоевский был ей чужд и непонятен.

Теперь же на сафьяновом диване в гостиной Ольга в очередной раз переживала за Настасью Филипповну, неразумно, по мнению Ольги, бросившую князя и укатившую в Екатерингоф с Рогожиным. Но едва завидев Садовского, Ольга тотчас обо всём забыла и молча уставилась на своего Серёженьку широко распахнутыми, лучившимися счастьем глазами.

Садовский повторил всё, о чём вчера написал, и замолчал, вдруг обнаружив, что говорить решительно не о чем. Он чего-то испугался, но Ольга, сама того не понимая, пришла ему на помощь.

– Хотите чаю? – спросила она, желая только одного: задержать Серёженьку, и не зная, как это сделать поделикатнее. Но тут она вспомнила о земляничном варенье, которое ещё с утра принесла кухарка, и ей страшно захотелось попотчевать Серёженьку и самой порадоваться тому, как Серёженьке будет вкусно.

Но Серёженька, нимало не заинтересовавшийся вареньем и думавший более о том, что разговор не складывается, а сам он рискует показаться неловким, необходительным и робким, вдруг отчётливо понял, что из этого тупика есть только два выхода: либо, попрощавшись, уйти, либо… И пока Ольга, усадив его за стол и разливая чай, рассказывала ему с увлечением, какие варенья варили в Бердянске, он всё ещё колебался и испытывал муки, склоняясь то к одному, то к другому пути. От нетерпения он вскочил и даже прошёлся по комнате. Ольга, только что заметив, что с Серёженькой что-то не так, смолкла.

– Что с вами, Сергей Милентьевич? – спросила она осторожно, пугаясь чего-то неясного.

Садовский остановился.

– Вы ещё спрашиваете! – воскликнул он. – Ольга Александровна… Оля… Разве вы… разве ты не видишь, что я влюблён!

Ольга, уже не раз воображавшая себе этот разговор, никак не ожидала, что так испугается.

– Не надо, Сергей Милентьевич… – прошептала она, не зная толком, чего именно «не надо».

– Да как же «не надо», Ольга Александровна! Оля… А чего же тогда надо?..

Он обнял её колени, стал целовать их.

– Не надо, Сергей Милентьевич, – шептала остолбеневшая Ольга, а шелестевшее платье как будто вторило ей. – Вы же знаете, что я… что я не свободна, я жениха жду…

– Да к чёрту этого жениха! – горячо шептал Садовский. – Я буду твоим женихом… Оля, послушай! Я теперь задумал уехать в Москву… Я не хочу здесь… Не хочу посвящать себя математике. Оля! Я решил стать врачом. Поедем со мной!.. Я выучусь и женюсь на тебе… Поедем, Оленька! Люблю тебя… Красавица моя… Оленька…


– Серёженька… – шептала Ольга, у которой плыли перед глазами какие-то разноцветные круги. – Серёженька… муж мой…



– Вообрази только, – рассказывал уже в среду Серёженька Имшенецкому, в комнате которого они расположились за бутылкой шампанского, – она невинна! Вот уж никогда бы не подумал!.. Этот дикий старик, который является к ней, казался мне её любовником. Но она уверяет, будто он только благодетельствует. Что ж, похоже, так оно и есть…

– Что же ты думаешь теперь делать? – спрашивал Имшенецкий.

– Ничего… То же, что и думал, – с наигранным безразличием пожимал плечами Садовский. – Дело моё – ты знаешь, какое: Москва. Математика мне опротивела. Да и здесь… – Садовский как-то неодобрительно причмокнул. – Решено: еду в Москву становиться врачом…

Комната Имшенецкого, словно шкатулка молодой красавицы драгоценностями, была заполнена книгами. Книги аккуратными рядами стояли на этажерке, в беспорядке были рассыпаны по дивану и подоконнику, стопками лежали на полу, так что Садовский, являясь к товарищу, невольно всякий раз спотыкался, опрокидывая очередную стопку. И со словами «фу ты, чёрт» кидался собирать рассыпанные тома.

Они сидели за столом у окна. Тёплый ветер задувал в комнату и перебирал жёлтыми страницами раскрытой на подоконнике книги. Эти шевелившиеся страницы притягивали взгляд Садовского, которому неизменно почему-то лезло в глаза одно слово: «Кропоткин». И Садовский, досадуя, неотвязчиво вспоминал бородатое лицо князя-анархиста.

– А что же твоя мадемуазель? В самом деле, что ли, с собой повезёшь? Да и главное скажи мне: любишь ли ты её?

– Сложный вопрос! – усмехнулся Садовский. – Ты же знаешь, как мне «везло»… Что ни говори, а кроме продажных, других женщин я не знал… И тут она! Видел бы ты, как она на меня смотрит… Э, брат, за это можно многое дать… И потом, она красива, по-настоящему красива! Как женщина, она – чудо! Так что же я за дурак отказываться от красивой женщины, которая влюблена в меня как кошка!

– Да ведь не она же тебя добивалась, не она тебе записки писала, а ты ей!

– Что ж из того? Ведь и раньше видел я её взгляд!

– Ты сам раньше!.. Ну-ну… – пришла пора усмехаться Имшенецкому.

– Что?.. Да о чём ты?..

– Бороду начал стричь на особый манер… Душиться вдруг стал… эти пачули…

– Что ж такого… – забормотал Садовский. – Я и не отрицаю: она мне нравится. Очень нравится!.. С самого начала нравилась… И как женщина… да и человек она превосходный! Она немного наивна, но так это пройдёт – было бы хуже, если бы она была не наивна… То есть я хочу сказать, что наивность её говорит в пользу её невинности… Хоть это и лишнее… а впрочем… Но то, что она добра – этого у неё не отнять!

– Добра? – удивился чему-то Имшенецкий.

– Добрейший человек! Уверяю тебя… Не понимаю, чему ты удивляешься…

– Да я не удивляюсь… Только вот, не слишком ли, думаю, добра… Не та ли эта доброта, что зовётся другим словцом?

– Это каким же?

– А хоть бы доступностью. Женщину это, знаешь ли, не красит…

– Ах, вот ты, о чём! Ну нет… Неужели ты предпочитаешь ломак?.. Здесь, по крайней мере, всё ясно. Да и потом, вот если бы она меня не любила… А так всё очень по-женски: для того, кого любит – доступная, для остальных – совсем другое дело.

– Пусть так. Пожалуй, ты даже прав. Но ты не ответил на мой главный вопрос…

– Какой?

– Любишь ли ты её?

Садовский задумался, глядя на пузырьки в стакане с шампанским и поглаживая стакан.

– Ну уж нет, – вдруг объявил он, решительно поглядев на Имшенецкого. – Это было бы лишнее. Я готов жить с ней, особенно там, в Москве… Без женщины, знаешь, будет трудно. А жить со шлюхой или бывать у шлюх я не хочу. Гораздо лучше, здоровее жить с чистой женщиной…

– А как же она? Чистая-то женщина… – усмехнулся Имшенецкий, разливая остатки шампанского. – Ведь у неё, ты сам говорил, жених. А ты врываешься… быть может, ломаешь ей жизнь…

– Вздор! Ведь она любит меня, а жениха своего – нет. Она сама мне об этом сказала. Значит, со мной она будет счастлива, а с ним она счастлива не будет… Сообрази-ка, что лучше: быть счастливой возлюбленной или несчастной женой?.. Я, именно я, дарю ей любовь. Разве мало этого?.. – Садовский скосил глаза на князя Кропоткина.

– Экий ты, брат, иезуит! Не знал я… Сегодня ты тут рассуждаешь, ставишь её вне общества, а завтра сам же и попрекнёшь.

– Не попрекну! Да и что это…

– А не боишься? – перебил Имшенецкий.

– Чего ж бояться?

– Не скажи… Влюблённая женщина – это страшно!..

– Шутишь…

– Отнюдь! Неужто не читал о деле Сидоровой? Да ведь недавно все газеты шумели!..

– Так… что-то припоминаю… но не точно…

– Ну так послушай!.. Не так давно в Питере разбиралось дело Сидоровой. Было это как раз, когда я ездил в Питер – ты помнишь…