Источник

Китинг с надеждой посмотрел на Тухи. Намек был достаточно прозрачен, чтобы Тухи понял; Тухи понимал вещи значительно более тонкие. Он ждал поддержки. Тухи продолжал смотреть на него добрыми, ничего не выражающими глазами.

– Что ты, Питер, с философской точки зрения это неправильное утверждение. Перемены – основной закон вселенной. Все меняется. Времена года, листья, цветы, птицы, мораль, люди и дома. Это закон диалектики, Питер.

– Да, разумеется. Все меняется так быстро и так непредсказуемо. Даже не замечаешь и вдруг однажды утром – осознаешь. Помнишь, всего несколько лет назад Лойс Кук и Гордон Прескотт, Айк и Ланс были никто. А сейчас – посмотри, Эллсворт, они на самом верху, и все они твои. Куда ни посмотрю, какое имя ни услышу, – это всегда твой парень. Ты просто чудо, Эллсворт. Как этого можно добиться – всего за несколько лет…

– Это намного проще, чем тебе представляется, Питер. Ты мыслишь в масштабе личности. Тебе кажется, что все делается поштучно. Но ведь тогда и сотне импресарио не хватило бы жизни. Все происходит значительно быстрее. Наш век – век механизмов, дающих экономию времени. Когда хочешь что-нибудь вырастить, ты не ухаживаешь отдельно за каждым семенем. Ты просто разбрасываешь удобрение. Остальное сделает природа. Мне кажется, ты считаешь меня ответственным за все. Это не так. Силы небесные, совсем не так. Я просто один из многих, один рычаг гигантского механизма. Очень большого и очень древнего. Просто так случилось, что я оказался в той сфере деятельности, которая тебя интересует, – в сфере искусства, поскольку считал, что в нем сосредоточились все решающие факторы той задачи, которую нам надлежит выполнить.

– Да, конечно, но я имею в виду… Я думаю, ты поступил очень умно. Я хочу сказать, что ты выбрал молодых, талантливых людей, у которых есть будущее. Будь я проклят, если понимаю, как ты сумел все это предвосхитить. Помнишь тот чердак, где размещался Совет американских строителей? Никто не воспринимал нас серьезно. Бывало, даже смеялись, что ты попусту тратишь время на всякие дурацкие организации.

– Дорогой Питер, люди так часто заблуждаются. Например, формула «Разделяй и властвуй». Ну, у нее есть какое-то применение. Но наш век изобрел значительно более убедительную формулу: «Объединяй и властвуй».

– Что это значит?

– Нечто такое, чего тебе не постичь. И я не хочу перенапрягать тебя. Ты не похож на человека, у которого избыток сил.

– О, со мной все в порядке. Возможно, я немного встревожен, потому что…

– Тревожиться – бессмысленная трата нервов. Очень глупая. Недостойная просвещенного человека. Поскольку человек всего лишь результат химических процессов и экономических факторов предшествующих столетий, он ни черта не может. А если так, зачем тревожиться? Разумеется, есть исключения. Но эти исключения – просто видимость. Когда обстоятельства заставляют нас заблуждаться, будто бы существует некая свобода действий. Например, твой визит, чтобы поговорить о Кортландте.

Китинг заморгал, потом благодарно улыбнулся. Он подумал, что это в духе Эллсворта – догадаться и избавить его от затруднительного первого шага.

– Ты прав, Эллсворт. Именно об этом я хотел поговорить с тобой. Ты удивительный человек, читаешь меня, как раскрытую книгу.

– Какую книгу, Питер? Бульварный роман? Любовный? Детектив? Просто плагиат? Нет, скажем так: роман в нескольких частях. Хороший, длинный, увлекательный, но без последней части. Она затерялась. И не будет никакой последней части. Если это, разумеется, не Кортландт. Да, это подходящая заключительная глава.

Китинг ждал, взгляд его был напряжен и беззащитен, он забыл о стыде, о том, что нужно скрывать свою мольбу.

– Грандиозный проект. Кортландт. Побольше, чем Стоунридж. Ты помнишь Стоунридж, Питер?

«Он просто расслабился, – подумал Китинг, – устал, он не может все время быть тактичным, он не осознает, что…»

– Стоунридж. Огромное строительство, жилой квартал Гейла Винанда. Ты когда-нибудь задумывался о карьере Винанда? От портовой крысы до Стоунриджа – ты знаешь, что значит такой рывок? Сможешь ли ты подсчитать те усилия, энергию и страдания, какие Гейл Винанд заплатил за каждый шаг на своем пути? И вот я держу в своих руках проект намного более грандиозный, чем Стоунридж, не приложив к этому ни малейшего усилия. – Он опустил руку и добавил: – Если он действительно в моих руках. Может, это лишь фигуральное выражение. Не надо понимать меня буквально, Питер.

– Я ненавижу Винанда, – глухо произнес Китинг, глядя в пол. – Ненавижу, как никого в жизни не ненавидел.

– Винанда? Он очень наивный человек. Достаточно наивный, чтобы считать, что людьми движут главным образом деньги.

– Ты не такой, Эллсворт. Ты честный человек. Именно поэтому я верю тебе. Это все, что у меня осталось. Если я перестану верить в тебя, у меня не останется ничего… нигде.

– Спасибо, Питер. Очень мило с твоей стороны. Несколько истерично, но мило.

– Эллсворт… ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь.

– Да.

– Вот видишь, поэтому я и не могу понять.

– Чего?

Он должен сказать. Он не хотел это говорить, что бы ни случилось, но теперь должен сказать.

– Эллсворт, почему ты игнорируешь меня? Почему больше не пишешь обо мне? Почему всегда в твоих статьях, везде – в любом заказе, который ты можешь устроить, – только Гэс Уэбб?

– Но, Питер, почему бы и нет?

– Но… я…

– Жаль, что ты меня совсем не понял. За все эти годы ты так и не разобрался, какими принципами я руководствуюсь. Я не верю в индивидуализм, Питер. В незаменимых людей не верю. Я считаю, что мы все равны и взаимозаменяемы. Положение, которое сегодня занимаешь ты, завтра может занять кто-то другой – любой. Уравнительное чередование. Разве не об этом я всегда говорил? Почему, ты думаешь, я выбрал тебя? Почему помог тебе стать тем, кем ты стал? Чтобы защитить нашу сферу деятельности от людей, которые незаменимы. Чтобы дать шанс в этом мире Гэсам Уэббам. Почему, ты думаешь, я боролся с такими людьми, как, например, Говард Рорк?

Китинга будто ударили, ему показалось, будто что-то плоское и тяжелое рухнуло ему на голову и она сейчас посинеет, почернеет и разбухнет; он ничего не чувствовал, кроме тупого оцепенения. Обрывки мыслей, которые мелькали у него в голове, позволили ему понять, что услышанные идеи высоконравственны. Он всегда их принимал, и поэтому ничего дурного с ним не случится, в них нет ничего дурного. Глаза Тухи, темные, нежно-доброжелательные, смотрели прямо на него. Может быть, позже… позже он узнает… Но что-то сверлило его мозг, застряло в нем занозой. И он понял. Имя.

И хотя его единственной надеждой было расположение Тухи, с ним происходило что-то необъяснимое, он наклонился вперед, он хотел причинить Тухи боль, его губы скривились в улыбке, обнажив зубы.

– Но ты потерпел фиаско, Эллсворт. Посмотри, кто он сейчас – Говард Рорк.

– О Господи, как скучно с людьми, обреченными понимать лишь очевидное. Ты совершенно не понимаешь главного, Питер. Ты мыслишь лишь в категориях личности. Ты действительно полагаешь, что у меня нет другой миссии в жизни, кроме беспокойства об особой судьбе твоего Говарда Рорка? Мистер Рорк только деталь среди многих других. Я занимался им, когда мне было нужно. Занимаюсь и сейчас, хотя и опосредованно. Признаюсь даже, что мистер Говард Рорк – большое искушение для меня. Временами я понимаю, что будет очень жаль, если мы больше не столкнемся лично, потому что в этом может не оказаться надобности. Когда целиком сосредоточен на главном, Питер, это освобождает от необходимости заниматься личностями.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что можно придерживаться одной из двух методик. Можно посвятить жизнь выдергиванию каждого сорняка, как только он вырастает, – и не хватит десяти жизней, чтобы завершить дело. А можно так подготовить почву, разбрасывая специальные химикаты, что сорняки просто не смогут на ней расти. И последний метод надежнее. Я говорю «сорняки», поскольку это привычный символ, он не испугает тебя. Та же технология применима к любым другим растениям, от которых хотелось бы избавиться: гречихе, картофелю, апельсинам, орхидеям или вьюнкам.

– Эллсворт, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Конечно, не понимаешь. В этом мое преимущество. Каждый Божий день я говорю об этом публично – и никто не понимает.


– Ты слышал, что Говард Рорк строит дом для Гейла Винанда?

– Питер, дорогой, ты думаешь, я ждал, пока ты сообщишь мне эту новость?

– Ну и как это тебе нравится?

– А почему это должно мне нравиться или не нравиться?

– А ты знаешь, что Рорк и Винанд закадычные друзья? И еще какие, насколько мне известно! Ты знаешь, как может повести себя Винанд. Знаешь, что он может сделать с Рорком. Попытайся остановить Рорка, немедленно! Останови его! Ты должен…

Он задохнулся и замолчал, уставившись на голые лодыжки Тухи, которые виднелись между краями штанин и меховой оторочкой домашних туфель. Он никогда не видел тела Тухи; ему никогда не приходило в голову, что у Тухи есть тело. В этой лодыжке была какая-то непристойность – белая с синеватым оттенком кожа обтягивала слишком хрупкие кости. Это напоминало куриные хрящики, оставшиеся на тарелке после обеда; дотронься до них без всякого усилия, и они сломаются. Ему захотелось протянуть руку, стиснуть лодыжку большим и указательным пальцами и стряхнуть обломки на пол.

– Эллсворт, я пришел поговорить о Кортландте. – Китинг не мог оторвать глаз от лодыжки. Он надеялся, что слова помогут ему.

– Не кричи так. Что с тобой?.. Кортландт? Ну, так что же ты хочешь?

От удивления он поднял глаза. Тухи невинно ждал.

– Я хочу получить Кортландт, – сказал он, голос его звучал глухо. – Хочу, чтобы ты отдал этот проект мне.

– Почему я должен отдать его тебе?

Китинг не ответил. Если бы он сказал сейчас: «Ты же писал, что я самый значительный из ныне живущих архитекторов», дальнейшее только доказало бы, что Тухи так больше не думает. Он не рискнул услышать это. Он пристально смотрел на два черных волоска на лодыжке Тухи; он ясно видел их: один – прямой, другой – причудливо завившийся. После долгого молчания он сказал:

– Потому что мне это очень нужно, Эллсворт.

– Я знаю.

Больше сказать было нечего. Тухи поднял ноги, располагаясь поудобнее на диване.

– Сядь, Питер. Ты похож на горгулью. – Китинг не шевельнулся. – С чего ты взял, что выбор архитектора Кортландта зависит от меня?

Китинг поднял голову. Он ощутил облегчение. Он вбил себе в голову, что все зависит только от Тухи, и тем самым обидел его; в том-то все и дело, только в этом.

– Как же, я полагаю… мне сказали, что от тебя многое зависит… среди тех людей… и в Вашингтоне… и в других местах…

– Сугубо в неофициальном качестве, нечто вроде эксперта в архитектуре. Не более.

– Да, разумеется… Это… я и имел в виду.

– Я могу порекомендовать архитектора. И только. Я не могу ничего гарантировать. Мое слово не последнее.

– Только это мне и нужно, Эллсворт. Твоя рекомендация.

– Но, Питер, если я кого-то рекомендую, у меня должны быть для этого веские основания. Я не могу использовать влияние, которое у меня, возможно, имеется, чтобы протолкнуть своего друга, правда?

Китинг смотрел на его халат и думал: пуховки для пудры, почему пуховки? Вот что мне мешает, пусть он хотя бы снял этот халат.

– Твоя профессиональная репутация уже не такова, как раньше, Питер.

– Ты сказал «протолкнуть своего друга», Эллсворт… – Это был шепот.

– Ну конечно, я твой друг. Я всегда был твоим другом. Ты ведь не сомневаешься в этом, правда?

– Нет… Я не могу, Эллсворт…

– Ну тогда гляди веселей. Я скажу тебе правду. Мы застряли с этим проклятым Кортландтом. Небольшая, но неприятная загвоздка. Я хотел, чтобы этим проектом занимались Гордон Прескотт и Гэс Уэбб, мне казалось, это в их духе. Мне и в голову не приходило, что ты так заинтересован. Но ни один из них не подошел. Знаешь, какая самая большая проблема в строительстве? Экономия, Питер. Как спроектировать приличное современное жилье, которое можно снять за пятнадцать долларов в месяц? Ты когда-нибудь пытался составить смету? Именно это требуется от архитектора, который осуществит проект, если такой найдется. Разумеется, выбор жильцов вносит свои коррективы и влияет на квартирную плату; семьи, чей доход составляет тысячу двести долларов в год, платят за квартиру больше, чтобы помочь семьям, которые имеют шестьсот долларов в год. Понимаешь, одни обездоленные помогают другим, еще более обездоленным, но тем не менее расходы на строительство и содержание здания должны быть настолько низкими, насколько это вообще возможно. Парни из Вашингтона не хотят других проектов, никаких маленьких государственных проектов, где каждый дом стоит десять тысяч долларов, в то время как частная фирма могла бы построить за две. Кортландт должен стать образцовым кварталом. Примером для всего мира. Он должен стать эффективной демонстрацией мастерского планирования и экономии в строительстве. Именно этого требуют большие боссы. Гордон и Гэс не смогли этого сделать. Они попытались, но были отвергнуты. Ты удивишься, узнав, сколько людей пытались. Питер, я не мог бы всучить тебя им даже на пике твоей карьеры. Что я им скажу о тебе? С чем связывают твое имя? Бархат, позолота, мрамор. Здание «Космо-Злотник», Национальный банк Фринка и эта недоделанная ярмарка, которая никогда не окупится. А им нужна кухня миллионера за деньги издольщика. Думаешь, ты сможешь это сделать?

– Я… У меня есть идеи, Эллсворт. Я в курсе событий… Я… изучал новые методы… Я могу…

– Если можешь, проект твой. Если нет, никакое мое расположение не поможет. И видит Бог, я хотел бы помочь тебе. Ты выглядишь как старая наседка под дождем. Вот что, Питер: приходи завтра в редакцию, я дам тебе любую, даже самую конфиденциальную информацию, возьмешь домой и решишь, хочешь ли сломать себе шею. Попробуй, если хочешь. Сделай предварительный проект. Я ничего не обещаю. Но если это будет хоть чуть-чуть похоже на то, что требуется, я представлю его на суд влиятельных людей и сделаю все, что в моих силах. Это все, чего ты можешь ожидать от меня. И результат зависит не от меня, а от тебя.

Китинг сидел и смотрел на Тухи. Взгляд у него был напряженный и безнадежный.

– Хочешь попробовать, Питер?

– А ты дашь мне попробовать?

– Разумеется. Почему бы и нет? Я буду в восторге, если именно у тебя все получится.

– Что касается моего вида, Эллсворт, – внезапно произнес Китинг, – как я выгляжу… Это не потому, что я так уж переживаю свой провал… а потому, что не могу понять почему… с самой вершины… без всякой причины…

– Знаешь, Питер, размышления на эту тему пугают. Необъяснимое всегда внушает ужас. Но это не будет столь ужасающим, если ты спросишь себя, были ли у тебя основания для того, чтобы оказаться на самом верху… Ну ладно, Питер, улыбнись. Я шучу. Человек теряет все, если он теряет чувство юмора.