Источник

Звук взрыва показался ей ударом кулака по затылку. Она почувствовала, как земля навалилась на нее, подбросила и поставила на ноги у края траншеи. Верхняя часть здания соскользнула с места и повисла, пока разорванная полоса неба постепенно не заполнила ее, будто разрезав пополам. Затем эта полоса окрасилась в сине-зеленый цвет. И вот уже верхней части не стало, видны были только оконные рамы и балки, летящие в воздухе; здание расползалось по небу, длинный, тонкий, красный язык выстрелил из его центра: еще удар кулаком, и еще один, ослепительная вспышка, и стекла небоскреба сверкающим ливнем забарабанили по реке.

Она не помнила, что он приказал ей лежать, не двигаясь, не ощущала, что стоит, а вокруг наддает дождь из стекол и искореженного железа. Во вспышках взрывов, когда стены начали разваливаться и здание раскрылось, как солнце, появляющееся из-за облачной завесы, она подумала о нем – о строителе, который вынужден разрушать, о человеке, который знал каждую уязвимую точку этой структуры, который высчитал напряжения конструкций; она подумала о том, кто выбирал эти ключевые точки, закладывал туда взрывчатку, о враче, обернувшемся убийцей, умело и быстро расправившимся с сердцем, легкими и мозгом. Он был там, он все понимал, и это понимание причиняло ему большую боль, чем та, которую он причинял зданию. Но он был там и приветствовал это.

На мгновение она увидела город, залитый светом, разглядела оконные проемы и карнизы за мили отсюда, подумала о темных комнатах и потолках, которые лизал огонь, об остриях башен, осветившихся на фоне неба, – о ее и его городе.

– Рорк! – закричала она. – Рорк! Рорк! – Она не понимала, что кричит. В грохоте взрыва она не слышала своего голоса.

Потом она побежала наискосок через пустырь, к дымящимся руинам, несясь по битому стеклу, каждым шагом тяжело упираясь в землю и радуясь боли. И боли уже не оставалось. Над пустырем стояла туча пыли. Откуда-то издалека слышался вой сирен.

Машину еще можно было узнать, хотя задние колеса расплющились под тяжестью обломка отопительной системы, а на капоте лежала дверца лифта. Она заползла на сиденье, ведь она должна была выглядеть так, будто не уходила отсюда. Она хватала осколки стекла с пола и посыпала им колени, волосы. Она подняла острый осколок и резанула им шею, ноги, руки. То, что она чувствовала, нельзя было назвать болью. Она видела, как из руки брызнула кровь, струйки ее стекали ей на колени, пропитывая черное шелковое платье, сбегая между ног. Голова ее откинулась назад, рот открылся. Она тяжело дышала. Но не хотела остановиться. Она была свободна. Она была неуязвима. Она не знала, что перерезала себе артерию. Она чувствовала себя такой легкой. Она смеялась над законом всемирного тяготения.

Когда ее нашли полицейские из первой машины, прибывшей на место происшествия, она была без сознания, жизни в ее теле оставалось на несколько минут.





XIII




Доминик разглядывала свою спальню. Это была ее первая встреча с окружающим миром, к которой она была готова. Ей было известно, что ее привезли сюда после многих дней, проведенных в больнице. Спальня, казалось, сверкала от света. Все видится ясным, как стекло, подумалось ей, это осталось, это навсегда. Она увидела, что Винанд стоит возле ее постели. Он наблюдал за ней, как будто его что-то забавляло.

Она вспомнила, каким видела его в больнице. Тогда его ничто не забавляло. Она знала, что доктор сказал ему в ту первую ночь, что она не выживет. Ей же хотелось сказать всем, что она выживет, что у нее нет выбора – она будет жить; только говорить об этом людям казалось уже неважным, как и вообще что-либо говорить.

И вот она вернулась. Она еще ощущала бинты на своей шее, на ногах, на левой руке, но ее руки лежали перед ней на простыне, бинты были сняты; остались только бледно-розовые шрамы.

– Ну ты и дурочка! – весело заявил Винанд. – Зачем было так стараться?

Лежа на белой подушке, с мягкими золотистыми волосами, в белой больничной рубашке с застегнутым воротом, она выглядела как никогда молодой. Она излучала спокойную радость, которую искала и не могла найти в юности: сознание полной определенности, невинности и покоя.

– У меня кончился бензин, – сказала она, – и я ждала в своей машине, как вдруг…

– Я уже рассказал эту историю полиции. И ночной сторож тоже. Но разве ты не знаешь, что со стеклом надо обращаться осторожно?

«Гейл выглядит отдохнувшим, – подумала она, – и очень уверенным». Это меняло все и для него, и в такой же мере.

– Было не больно, – объяснила она.

– В следующий раз, когда захочешь играть роль случайного прохожего, позволь мне тебя потренировать.

– Но они же поверили, правда?

– О да, они всему поверили. Они были вынуждены. Ты чуть не умерла. Не понимаю, зачем ему понадобилось спасать жизнь сторожу и чуть не угробить тебя.

– Кому?

– Говарду, милая. Говарду Рорку.

– А при чем здесь он?

– Дорогая, тебя еще не допрашивала полиция. Но будет, и тебе следует быть более убедительной, чем сейчас. Уверен, что тебе удастся. Они не вспомнят о процессе Стоддарда.

– Ох!..

– Ты преуспела тогда и сумеешь сделать это снова. Всякий раз, вспоминая о нем, ты будешь испытывать то, что испытываю я, глядя на его труды.

– Гейл, ты рад, что я так поступила?

– Да.

Она увидела, что Винанд смотрит на ее руку, лежащую на краю постели. Потом он опустился на колени, и его губы прижались к ее руке; он не дотронулся до нее пальцами, лишь губами. Это было единственное признание, чего стоили ему дни, проведенные ею в больнице, которое он мог себе позволить. Она приподняла другую руку и погладила его волосы.

Она думала: «Для тебя это будет хуже, чем если бы я умерла, Гейл, но все будет в порядке, тебе не будет больно, потому что на свете больше нет боли; нет ничего важнее факта, что мы существуем: он, ты и я; ты уже понял, что имеет значение, хотя еще не знаешь, что потерял меня».

Он поднял голову и встал:

– Ни в малейшей мере я не хотел упрекнуть тебя. Извини меня.

– Я не умру, Гейл. Я чувствую себя великолепно.

– Ты так и выглядишь.


– Его арестовали?

– Его выпустили под залог.

– Ты счастлив?

– Я рад, что ты это сделала, и сделала для него. Я рад, что он это сделал. Он не мог иначе.

– Да. И будет еще один процесс Стоддарда.

– Не совсем.

– Тебе нужен еще один шанс, Гейл? После всех этих лет?

– Да.

– Мне можно читать газеты?

– Нет. Пока не встанешь.

– Даже «Знамя» нельзя?

– «Знамя» в особенности.

– Я люблю тебя, Гейл. Если ты продержишься до конца…

– Не надо меня подкупать. Это не наше с тобой личное дело. И даже не мое с ним.

– Это твое дело с Богом?

– Если тебе нравится называть это так. Но мы не будем это обсуждать. Даже когда все кончится. Внизу тебя ждет посетитель. Он там каждый день.

– Кто?

– Твой любовник, Говард Рорк. Можно впустить его, чтобы он теперь тебя поблагодарил?

Веселая насмешливость, тон, которым он произносил эти слова, как нечто предельно нелепое, подсказали ей, как он далек от того, чтобы догадаться об остальном. Она попросила:

– Да, я хочу его видеть. Гейл… а если я решу сделать его своим любовником?

– Я убью вас обоих. Не двигайся, лежи спокойно, доктор сказал, что нельзя напрягаться, он наложил двадцать шесть различных швов в самых разных местах.

Он вышел, она слышала, как он спускался по лестнице.



Когда первый полицейский добрался к месту взрыва, он обнаружил позади здания, на берегу реки, взрывное устройство. Рорк стоял рядом, держа руки в карманах и разглядывая руины Кортландта.

– Что тебе об этом известно, приятель? – спросил полицейский.

– Вам лучше арестовать меня, – предложил Рорк. – Я буду говорить на суде.

Он не прибавил ни слова в ответ на все официальные вопросы, последовавшие за этим.

Именно Винанд тем же ранним утром добился, чтобы Рорк был выпущен под залог. Винанд выглядел спокойным и в травматологической клинике, где ему позволили увидеть Доминик и сказали, что она не выживет. Он был спокоен, когда телефонным звонком поднял с постели окружного судью и договорился об освобождении под залог. Но в маленьком кабинетике начальника окружной тюрьмы его вдруг начало трясти.

– Вы, чертовы идиоты, – произнес он сквозь стиснутые зубы, а затем последовали самые грязные слова, которым он научился в порту. Он начисто забыл все аспекты случившегося, кроме одного: Рорк в тюрьме. Он вновь был Винандом Дылдой из Адской Кухни, это была одна из тех вспышек ярости, что охватила его у полуразрушенной стены, когда он ждал смерти. Только теперь он был владельцем целой империи, и ему было трудно понять, зачем нужны какие-то судебные процедуры, почему он не может разнести эту тюрьму при помощи своих кулаков или своих газет. В этот момент он хотел убивать, он должен был убивать, как в ту ночь, когда защищал свою жизнь.

Он заставил себя подписать бумаги, заставил подождать, когда приведут Рорка. Затем они вместе вышли, Рорк вел его за запястье, и к тому времени, когда они дошли до машины, Винанд успокоился. В машине он спросил:

– Конечно, это сделал ты?

– Конечно.

– Мы будем бороться вместе.

– Если ты хочешь, чтобы это было и твоей борьбой.

– Оценивая собственное состояние на сегодня, я добрался до четырехсот миллионов долларов. Этого хватит, чтобы нанять любого адвоката или всех сообща.

– Мне не нужен адвокат.

– Говард! Ты опять хочешь трясти фотографиями?