Колода предзнаменования

Харпер понимала – они создали врата для заразы. Им она не навредит, но может навредить кому-то другому.

– Открой его снова через час. Если я не выйду, не ищите меня.

– Ага, как же! Я пойду тебя искать, даже не сомневайся, – резко оборвала ее Вайолет. – Не говори глупости.

Харпер подавила смешок.

– Тогда я сделаю все возможное, чтобы вернуться.

– Уж постарайся!

Харпер улыбнулась и похлопала по ножнам на поясе.

– Я могу себя защитить.

– Я знаю, – кивнула Вайолет.

Затем она отошла, а Харпер шагнула вперед, и в ту же секунду, как первый завиток тумана коснулся ее кожи, мир вокруг растворился.



Так выглядела Серость для Харпер: завитки белого тумана закручивались перед ней в тоннель или же глотку; тоненький гулкий звук в ее ушах складывался в какие-то слова, которые она почти могла понять; и она чувствовала знакомый запах – смесь древесных опилок из мастерской отца и суглинистой почвы на берегу реки.

Когда спустя секунду туман рассеялся, она оказалась в центре города, каким он был сто пятьдесят лет назад. Хоть Четверка Дорог и выглядела иначе, Харпер быстро определила свое местоположение по ратуше. Не хватало шпиля, но витражные окна были прежними – только в серых оттенках и подсвечиваемые тусклым сиянием.

Больше всего отличался сам символ основателей: его окольцовывали деревья – серые дубы с неподвижными ветками и странными узорами на стволах. В его центре находился древний и корявый пенек, корни пробились через камень и закопались глубоко в землю. Харпер присмотрелась к дубовой роще, но не увидела переливающейся жидкости.

Она медленно пошла по главной улице, где вместо витрин, было всего несколько бревенчатых зданий и грязная дорога. В поле, где в реальном мире стоял мавзолей, теперь было кладбище; тонкие кресты и надгробия кренились вбок. Повсюду вокруг них простирался лес. Харпер всегда казалось, что он выглядит так, будто вот-вот поглотит город, но теперь она видела, что в реальности большую его часть вырубили. Куда ни глянь, росли дубы: посредине улицы, по бокам от ратуши. Их ветви сплетались над могилами, корни извивались по грунтовой дороге.

Маслянистые темные стволы пульсировали, и, вздрогнув, Харпер поняла, что все они двигались в едином ритме, словно огромное, бьющееся сердце.

Из рассказов Вайолет и собственных фрагментов воспоминаний о Серости она думала, что это место источало враждебность. Но на деле оно просто казалось пустым – как кукольный домик, чей хозяин его перерос.

Ну и ладно. Харпер нарывалась на неприятности. И если они не пойдут к ней, то она сама их найдет. Она вытащила меч из ножен и направилась в лесную чащу, многие годы жизни в Четверке Дорог помогали ей ориентироваться на этой странной местности.

Первым признаком того, что что-то не так, был запах. Резкий и тошнотворно сладкий, он напоминал паленые волосы и испорченное мясо – тот же гнилой смрад, что источали зараженные деревья в Четверке Дорог.

Сердцебиение Харпер участилось, земля под ее кроссовками стала мягче. Опустив взгляд, она обнаружила мерцающие, переливающиеся лужи. Девушка шла по ним, пока не вышла за линию деревьев к озеру Карлайлов.

И ахнула.

Вместо воды оно было наполнено до краев той же маслянистой, переливчатой жидкостью. У этого темного озера не было гладкой поверхности; она бурлила и шла рябью, поднимаясь волнами, которые выплескивались за края в сантиметрах от кроссовок Харпер. В такой близости запах стал почти невыносимым. Харпер натянула ворот толстовки на нос и подавила рвотный позыв.

Деревья вокруг озера тоже изменились. Они срослись и переплетались ветками и стволами, создавая огромный забор. И они умирали. Стволы были тонкими, как бумага, и пронизанными переливающимися жилками. На ветках висели почки, напоминавшие сжатые пальцы, с их кончиков бесцельно поднимались струйки дыма. Живот Харпер скрутило от вони – такой мощной, что она казалась почти осязаемой.

Харпер была права. Деревья на территории Салливанов выглядели хуже чем в лесу, как и здесь, на ритуальном месте ее семьи. Ей нужно было проверить поместье Сондерсов и дерево Готорнов.

Истончившаяся кора на ближайшем дереве зашевелилась и на секунду надулась, словно яйцо, которое вот-вот пойдет трещинами. Одна почка – мягкая и нежная, как плоть, – задела ее плечо. Харпер ахнула и попятилась от ветки. А затем увидела очертание рук, давящих на мутировавший ствол изнутри. В ее груди заворошился страх, а вместе с ним и гулкий голос.

«Двойка Камней, – тоненько прошептал он, словно его принес ветер. – Любопытно».

Она отвернулась от дерева.

И там, на краю озера Карлайлов, она увидела Джастина Готорна.

Его не могло там быть. Это не место для него – лишенного способностей, без внутренней силы, которой Харпер всегда обладала. Однако вот он, улыбающийся и светловолосый, одетый в те же джинсы и футболку, в которых она видела его последний раз.

А затем Харпер взглянула на его глаза – пустые и безжизненные – и все поняла. Что-то екнуло в ее груди, что-то пульсировало, как сердце, и ныло, как рана. Она моргнула, пытаясь избавиться от серости перед глазами, и позволила слезе скатиться по щеке. Ей стоило бы испугаться. Но больше всего в жизни она боялась незнания, а теперь она знала. Теперь она видела.

Он не выглядел как монстр. Но, быть может, в этом и суть.

– Ты Зверь, – сказала Харпер, взмахивая мечом, хоть и вряд ли от него будет прок. Слова прозвучали секундой позже и немного пугливее, чем ей позволяла гордость.

Его улыбка стала шире. Она выглядела неправильно на лице Джастина – резкой и грубой. Это улыбка юноши, которого Харпер хотела в нем видеть, потому что так его было бы легче ненавидеть. Но на самом деле Джастин был доброжелательным и покладистым и разрывался между надуманным долгом перед Харпер и своей семьей.

Зверь третировал Вайолет образом Роузи. А теперь третировал Харпер им.

«Очень хорошо, – сказал он. Его губы шевелились, но голос все равно раздавался в голове девушки. – Тебе не стоит здесь находиться, камешек».

– Ты заражаешь этот город, – хрипло произнесла Харпер. Что-то бурлило в ее горле – возможно, кровь, – но она не отводила взгляда от Зверя. Если уж ей суждено умереть здесь, то глядя врагу в лицо. – И мы тебя остановим.

Зверь поднял руки, изображая повиновение, и этот жест был настолько человеческим, что Харпер стало дурно.

«Я так же болен, как и твой город».


Он так яростно швырнул эти слова в ее разум, что Харпер закашлялась, и ее толстовку забрызгали капли крови. Вот только она не выглядела как кровь. А как та серая маслянистая жидкость у ног Зверя.

– Но ты вселяешься в людей! – возразила она, шагнув вперед. – Как ты можешь быть болен? Это твоих рук дело!

«Я пытаюсь найти выход, – прорычал Зверь. – Оглянись. Зачем мне так поступать с единственным местом, которое у меня осталось?»

А затем он исчез, и мир растворился. Харпер покружилась, размахивая мечом, и вокруг нее снова возникла Четверка Дорог.

Ахнув, она увидела, что по-прежнему стоит у озера, только на сей раз оно выглядело как обычно. Харпер осмотрела деревья неподалеку, выискивая блеск гнили, но тщетно. Девушка выдохнула с облегчением и пошла обратно через лес.

Айзек и Вайолет все так же стояли у символа основателей и встревоженно смотрели на то место, где она исчезла. Завидев приближение подруги, Вайолет побежала ей навстречу.

– Ты цела! – с облегчением воскликнула она. – Ты… увидела там что-то, да?

Харпер устало кивнула.

– Ты нашла то, что искала? – поинтересовался Айзек.

Она замешкалась. Харпер думала об этом всю дорогу назад. Возможно, это уловка, но она в это не верила.

– Кажется, болезнь появилась не из-за Зверя, – тихо произнесла она. – Она вредит ему так же, как нам.

Она, как могла, объяснила все друзьям и наблюдала, как их лица бледнеют. По пути к поместью Сондерсов Харпер думала только о чертах Зверя на лице Джастина, пока не перестала различать их улыбки.





11




Сгоревшая оболочка здания, которое Айзек звал домом вплоть до четырнадцати лет, начала возвращаться к природе. Габриэль попросил его встретиться здесь после окончания смены в медпункте – у него появилась идея, как им найти ответы о болезни. Вайолет сказала Айзеку, что гниль – не его вина, но они все равно хотели от нее избавиться, так что он пригласил и ее поприсутствовать при этом разговоре, прежде чем они пойдут на вечеринку в честь дня рождения Джастина. К сожалению, Айзек пришел первым к руинам, сотворенным собственными руками, а значит, у него было время, чтобы погрузиться в прошлое и вспомнить.

Под ногами Айзека трещал подлесок, пока он шел той же дорогой, что и каждый день после школы: через переднюю арку, которая теперь превратилась в две разрушенные каменные колонны, на кухню, где старый холодильник лежал на боку, почернев от грязи и мха. Айзек остановился на пороге гостиной – спальни были давно уничтожены и превратились в пепел и дым, но в комнате, которую его братья присвоили себе, многое уцелело.

Здесь густо росли сорняки, обвиваясь вокруг ножек рваного бордового дивана, из которого вылезла прогнившая набивка, словно кишки. Айзек подошел ближе, теряясь в тысяче воспоминаний. Как его братья смеялись, дрались, гибли, гибли, гибли…

– Должно быть, это было довольно непросто.

Айзек обернулся. Габриэль ждал его на месте, где раньше была арка над входными дверьми.

– Уничтожить наш дом, – продолжил он. – Я удивлен, что это не убило тебя.

– Ты наверняка разочарован, – сухо парировал Айзек. – Тогда ты бы мог спокойно убить нашу мать.

Лицо Габриэля напряглось.

– Я не хочу спорить о маме. Мою точку зрения ты знаешь.

– А ты знаешь мою. Она единственная семья, которая у нас осталась.

– Ее больше нет, – мягко произнес Габриэль. – И ты это знаешь.

– Ты говоришь о ней как об одном из своих пациентов.

– Мои пациенты остаются собой, когда их не мучает Зверь. А наша мама…

Айзеку захотелось ударить его.

– Я больше не собираюсь это обсуждать.

– Ладно. – Прошла минута в напряженном молчании, а затем Габриэль вновь заговорил: – Я хочу, чтобы ты знал, что я не желаю тебе смерти, даже в шутливой форме. Взгляни на это. – Он снял куртку и показал татуировку на плече за тонкой черной майкой: четыре клинка, рукояти которых были оплетены корнями. – Это семейная татуировка.

– Дай угадаю, – начал Айзек, не желая думать о том, что брат предпочел запечатлеть и его, даже несмотря на все произошедшее между ними. Всю четверку, словно они не были уничтожены, как дом, в котором они однажды жили. – Ты попросил татуировщика сделать один клинок подлиннее, чтобы говорить девушкам, что он твой?

Габриэль расплылся в искренней улыбке, и Айзек мимолетно увидел людей, которыми они были раньше, стоящих в этой самой комнате, только целой, а не в руинах.

– А ты все такой же умник, да?

Айзек вскинул бровь.

– Это не «нет».