Комната лжи

Может, она просто устала. У нее была длинная неделя и теперь просто… как там Сюзанна говорит? Включился защитный механизм. Ей немного грустно, и она позволяет этому чувству наложить отпечаток на восприятие происходящего вокруг. Может быть, говоря, что все хорошо, Сюзанна имела это в виду. У нее было время разобраться, угрожает ли ей что-либо, и если бы она чувствовала опасность, она бы дала Рут знак, что нужна помощь. А она этого не сделала. Скорее, ей не терпелось остаться одной. Может, Рут следует заняться своими делами, перестать относиться к Сюзанне как к ребенку, ведь она сильная взрослая женщина, повидавшая в жизни больше, чем многие из нас могут…

– Рут?

Она поднимает глаза. Смотрит на часы и ругается. Она сидит тут уже добрых двадцать минут, хотя обещала Алине собраться за пять.

– Уже иду, – откликается она. – Как раз надеваю пальто!

Алина ворчит из-за двери что-то о том, что будет ждать внизу – на языке Алины это означает «пошевеливайся уже». Справедливо. Когда Рут вернулась из кабинета Сюзанны, Алина уже полностью оделась и готова была идти, и наверняка она так же мечтает о джин-тонике, как и Рут. Мечтала. Рут внезапно понимает, что ей совершенно не хочется пить, и даже ванна с Элфи Боу уже не привлекает. Уж точно не из магнитофона.

Она все-таки набрасывает пальто. Откладывает в сторону бумаги, над которыми она якобы работала, и выключает свет. Минутой позже она уже выходит из своей операционной и бросает последний взгляд на дверь Сюзанны. На секунду задумывается, потом спускается, улыбается Алине и закрывает за собой входную дверь.





Эмили




19 августа 2017

Кажется, мы с Адамом впервые поспорили. На самом деле нет, по крайней мере, мне так не кажется, но сегодня… Скажем, все пошло не так, как я надеялась.

Мы несколько раз виделись с той автобусной поездки, но всего по паре часов. В основном переписывались в чате. Сегодня должно было быть первое настоящее свидание. Ничего выдающегося, просто пикник в поле. Но все же лучше, чем торчать в «Старбаксе», да? И шанс провести с Адамом весь день. А вечер будет еще лучше: ресторан, кино или что-то в этом роде, мама такого никогда не допустила бы. Разве что выпытав у Адама всю историю его жизни и проведя самостоятельное расследование. Поэтому мне пришлось сказать, что я проведу день с Фрэнки. Мне не нравилось лгать ей, она заставляла меня клясться уже не помню сколько раз, что я никогда в жизни не буду этого делать, но ведь иначе сегодняшнего дня бы не случилось. Хотя теперь я думаю, что это было бы не так уж и плохо.

Итак, мы с Адамом гуляли, искали, где расстелить покрывало, и направились к небольшой уединенной аллее. Даже издалека мне было видно, что там никого, а значит, мы с Адамом сможем побыть там наедине. А ведь мы еще даже не целовались, только за руки держались, и я мечтаю, что сегодня, быть может, тот день, когда наконец произойдет наш первый поцелуй. И тут Адам останавливается.

– Давай прямо здесь? – спрашивает он.

А мы в середине поля, и совсем близко от детской площадки.

– Здесь? – говорю я.

Адам и правда расстилает покрывало.

– Конечно, почему бы нет.

– Тебе не кажется, что здесь слишком… – на виду, хочется сказать мне, все еще мечтающей о поцелуе. Наконец я заканчиваю, – шумно.

– Шумно? – Адам смотрит на меня, потом вокруг. Замечает детскую площадку. Сегодня было градусов двадцать пять и ни единого облачка, так что жизнь там бурлила. – Возможно, но это приятный шум, разве нет?

Как раз когда он это говорит, какой-то ребенок издает этот чудовищный виииизг. Адам не то подмигивает, не то улыбается, типа «Спасибо, малыш». Представляете?

– Ну ладно, чуток шумновато, – уступает Адам. – Отойдем подальше.

Мы так и делаем, отходим немного, и там немного лучше, но меня ведь на самом деле не шум беспокоит.

– Тебе правда нравится этот звук? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся, и киваю в сторону площадки. – Как играют дети?

Адам смущенно пожимает плечами.

– Ну, конечно, не визги. Без плача я легко обойдусь. А вот смех, топот ног… Наверное, нравится, – отвечает он, снова пожимая плечами.

Наверное, я странно на него посмотрела, потому что вместо того, чтобы сменить тему, он говорит мне лечь и закрыть глаза. И теперь я точно странно смотрю на него, а он такой – «давай, я не шучу, доверься мне».

Я ложусь.

– Закрой глаза, – говорит он.

– Зачем? – спрашиваю я, но все равно закрываю, потому что солнце светит прямо над головой.

– Тебе удобно?

Ерзаю, пока не устраиваюсь поудобнее.

– Физически да, – говорю я, а он смеется.

– Отлично. Теперь слушай.

На покрывале рядом какое-то движение, и, приоткрыв глаза, я вижу, что Адам лег рядом, на спине, как и я. И с закрытыми глазами, как и я. До этого момента. Впрочем, я тут же опять закрываю глаза.

Сначала я просто жду, что что-то произойдет. Например, что Адам начнет меня щекотать или даже прямо сразу склонится надо мной и поцелует. Но мгновение спустя я уже все позабыла и делаю то, что велел мне Адам. Я слушаю. И знаете что? Он прав. Гомон играющих детей… Глупо, знаю, но внезапно звуки перестают быть шумом. Я лежу тут, солнце светит мне в лицо, и звуки кажутся самой веселой, самой радостной музыкой.


Я открываю глаза, Адам уже полулежит рядом, опираясь на локоть. Смотрит на меня с улыбкой:

– Вот видишь?

И я вижу. Понимаю. Это как слушать волны на берегу или дождь, лежа в постели. И чтобы показать, что я все поняла, я делаю это – приближаюсь к нему и целую.

Это должно было бы стать переломным моментом. Верно? Если бы не то, что случилось дальше, это стало бы главным, ради чего я сейчас пишу. Только теперь, вспоминая, я гадаю, не из-за этого ли все произошло. Из-за поцелуя. Все длилось пару секунд, может, он тут ни при чем, но Адам сразу же становится весь какой-то дерганый.

Он садится. Удивлен. Наверное, настолько же, как и я.

– Эмили, – говорит он, и мне это нравится. Что он называет меня Эмили. Друзья, даже мама иногда, называют меня Эми. Глупость, наверное, ерунда, но Эмили звучит взрослее, а меня достало, что ко мне относятся, как к ребенку.

– Эмили, ты же никому о нас не рассказывала? – говорит он.

– О чем ты? – говорю я. Я ожидала, что он скажет что-нибудь о поцелуе. Или промолчит, но улыбнется, или рассмеется, или еще что.

– Фрэнки, например. И особенно маме. Ты ей не рассказывала о наших встречах?

– Нет. Конечно, нет. Ты просил меня этого не делать, помнишь? – А он просил, сразу после поездки на автобусе, и это при том, что я бы и сама не рассказала о нем никому. У Адама был этот пунктик насчет возраста, что могут подумать мама и остальные. Наверное, это его теперь и тревожило.

– Расслабься, никто не видел, – говорю я ему. И вообще… – Я трогаю его за руку. – Какая разница?

Адам оглядывается на детскую площадку, на родителей, воркующих вокруг песочницы. Слабо улыбается мне в ответ, и я уже думаю, что все хорошо. А потом он опять смотрит на площадку, и улыбка превращается в гримасу. Он встает, идет к площадке. К небольшому ограждению, высотой ему по пояс.

– Адам, – зову я. Он не отвечает, я встаю и иду следом. – Адам! – Он останавливается у заборчика, и я понимаю, что он следит за малышом. Я тоже останавливаюсь чуть выше на холме, и дальше только наблюдаю с расстояния. Все время, с того момента и до конца я только наблюдаю.

– Эй, – зовет Адам, наклоняясь, чтобы поговорить с ребенком через ограду. – Привет, малыш. У тебя все хорошо?

Ребенок, маленький мальчик лет пяти-шести, плачет.

– У тебя что-то болит? – спрашивает Адам. – Ты упал или ударился?

Ребенок всхлипывает. Плачет по-прежнему. Словно не замечает Адама. На лице мешанина из соплей и слез. А еще грязь и песок прилипли к щекам там, где размазались сопли.

– Эй, малыш. – Адам просто пытается его успокоить. Пропускает руку через решетку и слегка встряхивает за плечо. Ну, знаете. Нежно. Ничего грубого, клянусь, и вдруг:

– Руки прочь!

Женщина подходит к Адаму и повторяет еще раз:

– Убирайся! Руки прочь!

Адам уже не трогает мальчика.

– Вы его мать? – спрашивает Адам.

– Тодд, – лает женщина, игнорируя Адама. Она в ярости, хотя ее малыш сидит тут в слезах. – Тодд, идем. Сейчас же!

Мальчик, Тодд, продолжает реветь.

– Вы мать Тодда? – снова спрашивает Адам.

– Да, черт подери, я его мать! – рявкает женщина. – Тебе-то какое дело! Тодд!

Она пытается схватить Тодда за руку, но тот встает и уходит. Я слышу, как он плачет, до сих пор в ушах стоит тот плач, но главное – это я поняла только сейчас – что мы не видели его с тех пор, как он убежал. Я не знаю, все ли у него хорошо и из-за чего он плакал. С одной стороны, это неприятно, мне хотелось бы знать. А с другой – какое мне дело до Тодда? Мое дело – Адам.

Он смотрит на женщину.

– Вы понимаете, что он плакал? Вы понимаете, что ваш сын расстроен?

– Тодд! – орет женщина вслед сыну, но оборачивается на голос Адама. – Да, я заметила, что он плачет. Да он вечно плачет.

– Интересно, почему.

– Извини, что? – Говорит женщина, презрительно улыбаясь. – Да кем ты себя возомнил?

Вплоть до этого момента никто не обращал внимания. Все вернулись к своим делам, когда Адам пошел поговорить с Тоддом (типа, слава богу, хоть кто-то разберется). Но теперь женщина кричит, и явно не на своего ребенка, так что окружающие опять начинают присматриваться.

– Интересно, кем вы себя возомнили, – парирует Адам. – Ваш малыш сидит тут, плачет взахлеб. Но вместо того, чтобы подойти к нему, поступить как мать, что же вы делаете? Игнорируете его. Надеетесь, что кто-нибудь разберется вместо вас?

– Я уже сказала, он все время плачет. И я не просила тебя…

– Вы хоть знаете, отчего он плачет? Вам не приходило в голову проверить, все ли у него хорошо?