Немного ненависти

– Я просто сделал то, что ты мне сказала.

– Но ты сделал это хорошо.

Он поглядел на золотую монету.

– Не могу сказать, что я горжусь собой.

– Меня заботит только то, что ты сделал. Что ты на этот счет чувствуешь – твоя проблема. Впрочем, если тебя это так беспокоит, можешь оставить монету мне.

Огарок сглотнул, дернув острым кадыком, потом протянул руку и сгреб монету со стола. Она так и знала, что он это сделает. Вик не могла не улыбнуться: черт возьми, как он все-таки похож на ее брата!

– Не все из нас вырезаны из дерева, – пробормотал он.

– Подожди маленько, – сказала она. – И до тебя тоже дойдет очередь.





* * *


– Инквизитор Тойфель! – Глокта радостно улыбнулся, словно ее визит был приятной неожиданностью, а не встречей, которой он сам потребовал и от которой она не могла отказаться. Он похлопал по скамейке рядом с собой. – Прошу вас, садитесь.

Она всегда чувствовала себя неловко, сидя рядом с другими людьми. С другой стороны, спала же она в лагерях рядом с абсолютными незнакомцами… в вонючей соломе, сбившись в кучу, словно новорожденные поросята. Лучше уж так, чем замерзать. Лучше уж это, чем оскорбить его преосвященство.

Она села, глядя перед собой в пространство парка и одергивая на себе куртку. День стоял ясный и холодный. Время от времени порыв ветра поднимал рябь на поверхности озера, срывал горсть листьев с деревьев. Шевелил опавшую листву рядом с черными ботинками наблюдающих практиков.

– Раньше я проводил немало времени, сидя на этой самой скамье. – Глокта прищурился в ярких осенних лучах. – Просто глядя на воду. Врачи говорят, что я должен чаще бывать на солнце.

– Здесь очень… спокойно, – сказала Вик. Светская болтовня никогда не была ее сильной стороной.

– Как будто можно найти спокойствие по эту сторону могилы! – Глокта оделил ее своей беззубой улыбкой. – Вы проделали в Вальбеке великолепную работу. Показали смекалку, храбрость и преданность. Наставник Пайк был очень впечатлен, а он не из тех людей, кого легко поразить.

От внимания Вик не ускользнуло, что он хвалил ее почти теми же словами, какими она перед тем хвалила Огарка. Иногда людей можно зацепить, заставляя их думать, что ты им нужен. Но чаще работает обратный способ: заставить их думать, что они нужны тебе. Все хотят быть о себе хорошего мнения. Чувствовать себя востребованными. «Может быть, и я уже попалась на крючок, – подумала Вик. – Давным-давно».

Она ограничилась простым:

– Благодарю, ваше преосвященство.

– Я чувствую, что все больше полагаюсь на вас. Пожалуй, вы единственный человек, кому я могу полностью доверять.

Интересно, как много других людей архилектор кормил теми же байками? Идея, будто он может «полностью доверять» кому-либо, предполагала чересчур большую натяжку, но Вик оставила это без комментария. Сделаем вид, что они оба верят в то, что они оба верят в сказанное.

– Вы заслужили награду, – продолжал он. – Может быть, вам что-нибудь нужно?

Вик не любила награды. Даже заслуженные. Они слишком похожи на долги, которые впоследствии, возможно, придется выплачивать. Сперва она собиралась ответить: «Я желаю лишь служить королю», или еще какой-нибудь патриотической мурой, но это тоже было бы слишком большой натяжкой.

– Нет, – в конце концов ответила она.

– Позвольте мне по крайней мере подыскать вам лучшую квартиру.

– А чем плоха та, в которой я живу сейчас?

– Мне отлично известно, чем она плоха. Я сам в ней жил. Когда служил моему предшественнику, архилектору Сульту.

– Ее вполне достаточно для моих нужд.

– Ее было достаточно и для моих, но я был не прочь переселиться в лучшую. Есть люди, которые получают гораздо больше за гораздо меньшие заслуги.

– Это их дело.

Он улыбнулся, словно знал в точности, что она думает. Даже ожидал от нее такого ответа.

– Возможно, у вас есть смутное ощущение, что если вы не примете награды за свою работу, то тем самым получится, будто вы ее как бы и не выполняли? При том, что мы оба знаем, что вы ее выполнили.

– Я займу новую квартиру, когда работа будет сделана до конца, ваше преосвященство. – Ее взгляд следил за садовником, сгребавшим листья в тачку. Неблагодарная задача: каждый порыв ветра наметал новую листву на то место, которое он только что подмел. – Мы могли бы добиться в Вальбеке гораздо большего. Ризинау сбежал. Судья тоже. Он может быть опасен; она опасна без всяких сомнений. Множество людей успело покинуть город до прибытия кронпринца, и мне не кажется, что исход дела мог сколько-нибудь угасить их пыл в отношении их Великой Перемены.

– Мне тоже. Ломателей можно считать… сломленными… лишь на настоящий момент.

– Ризинау – всего лишь толстяк-мечтатель. Я не верю, что он спланировал восстание сам по себе.

– Я склонен с вами согласиться. – Архилектор окинул парк прищуренным взглядом и продолжал, слегка понизив голос: – Но я начинаю подозревать, что истоки нашей проблемы могут находиться ближе к другому концу социальной лестницы.


Он многозначительно перевел взгляд в сторону – туда, где над деревьями поблескивал золоченый купол заново возведенного Круга лордов.

– Дворяне?

– Их обложили серьезными налогами, чтобы оплатить войны нашего короля в Стирии. – Глокта говорил, почти не шевеля тонкими губами. – В качестве компенсации они потребовали реформ, получили во владение немалую долю общинных земель. Многие очень неплохо набили свои карманы. И тем не менее, большинство членов Открытого совета недавно подписали жалобную петицию королю.

– И на что они жаловались?

– Да как обычно. Нехватка власти. Нехватка денег.

– И какие были у них требования?

– Тоже как обычно. Больше власти. Больше денег.

– И вы подозреваете людей, подписавших эту петицию?

– Несомненно. – Глокта поднял руку с носовым платком, чтобы промокнуть слезящийся глаз. – Но гораздо больше я подозреваю тех, кто ее не подписал.

– Имена, ваше преосвященство?

– Семью Броков можно исключить, у них было достаточно забот на Севере. Но молодые лорды Хайген, Барезин и в особенности Ишер как-то чересчур много улыбаются. Они потерпели серьезнейшее поражение, когда был избран король – или, по крайней мере, их отцы потерпели. У них должно быть больше всего причин для недовольства, и тем не менее они не жалуются.

– Вы думаете, один из них мог стоять за этим восстанием?

– Быть несчастным – естественное состояние человека, в особенности человека амбициозного. Счастливые люди заставляют меня нервничать. А тем более Ишер, это ведь хитрая бестия. Он принимал участие в разработке этих новых законов о землевладении, которые принесли ему неслыханное богатство.

– Недовольство на обоих концах социальной лестницы, – пробормотала Вик. – Неспокойные нынче времена…

Глокта не сводил взгляда с садовника, продолжавшего безуспешные попытки очистить лужайку от листьев.

– Они никогда не бывают спокойными.





Цивилизованный мир




Палуба скрипела под ее ногами, паруса хлопали на ветру, в просоленном воздухе над головой кружили и вопили морские птицы.

– Клянусь мертвыми! – пробормотала Рикке.

Город лежал широким, кремового цвета полумесяцем, вытянувшись вокруг исхлестанного ветрами серо-зеленого залива. Сплошная масса стен, мостов, бесконечных зданий, жмущихся друг к другу, как балянусы при низкой воде; реки и каналы, тускло поблескивающие между ними. Надо всем этим возвышались башни, а также огромные трубы, высотой не уступавшие башням, пачкавшие небо своим бурым дымом.

Нет, она слышала, что Адуя – большой город. Это все слышали. Если кому-нибудь доводилось побывать в Адуе, по возвращении они скребли в затылке и говорили: «Это большой город». Однако Рикке все же не ожидала, что она окажется настолько большой. Здесь можно было бы поместить сотню Уфрисов, и еще осталось бы место для сотни Карлеонов. Ее глаза никак не могли совладать с масштабом. Количество зданий, количество кораблей, количество людей – словно муравьи в муравейнике. В тысяче муравейников. При одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова. Или, может быть, кружиться больше, чем прежде… Рикке опустила взгляд к палубе, потирая виски. Она и без того чувствовала себя достаточно незначительной.

– Клянусь мертвыми, – повторила она, раздувая щеки.

– Адуя! – сказал моряк, стоявший рядом с ней. – Центр мира!

Это был кряжистый пожилой человек с густыми бровями, короткой седой бородкой и лысой головой, которая, казалось, была выкована на наковальне: сплошные бугры и плоскости.

– Поэты зовут ее Городом белых башен. Нынче их цвет, правда, ближе к серо-коричневому. Прекрасный вид, верно? На расстоянии. – Он наклонился ближе: – Но поверь мне, вблизи там сплошная вонь.

– Так бывает с большинством вещей, – буркнула Рикке, хмуро поглядывая на Лео.

Молодой Лев широко улыбался навстречу ветру, стоя рядом со своими беззаботными дружками – вся гребаная команда гребаных молодых героев… гребаных молодых мудаков. Рикке высосала из десен сок чагги и сплюнула в бурлящую воду.

Она без конца придумывала новые реплики, которыми могла бы его поразить. Жемчужины мудрости и остроумия, каких он никогда не дождется от своих идиотов. Он бы погиб на круге, если бы не ее Долгий Взгляд! А обращается с ней так, словно она какая-то помеха.

Она уже взвинтила себя до достаточно разъяренного состояния, когда он откинул голову и разразился своим громким, открытым, сердечным смехом – и в ней осталась лишь печаль из-за того, что они разошлись, и зависть из-за того, что он смеется не с ней, и чувство, что ее предали: не только Лео, но и она сама, и весь мир. Правду сказать, ей чертовски его не хватало. Но будь она проклята, если станет извиняться! Это он должен извиняться перед ней, на коленях просить прощения! Однако как можно ненавидеть человека, у которого задница словно…

Он посмотрел в ее сторону, и она поспешно отвела взгляд. Если бы он заметил, что она смотрит на него, это каким-то образом прибавило бы очко в его пользу. Но не смотреть на Лео означало смотреть на того лысого ублюдка, который продолжал рассматривать ее, словно она представляла для него немалый интерес.

– Кто ты вообще такой, черт подери? – спросила она.

Это прозвучало несколько грубо, но ее неудачно окончившийся роман, ее постоянно горячий и саднящий глаз, а также неделя-другая морской болезни значительно истощили ее терпение.

Его улыбка только сделалась шире. Голодная улыбка, словно у лисы при виде курятника.

– Мое имя Байяз.