От винта! : Не надо переворачивать лодку. День не задался. Товарищ Сухов

Со стороны села появился свет. Поздно, ребята! Плохо вы караул несёте! Полный газ, фары, щитки, я в воздухе!

Через тридцать минут моя карта кончилась, а никакого фронта я не обнаружил. Лечу дальше, обходя населённые пункты, где могут быть зенитки. Прошёл час, это 180 километров. Линии фронта нет. Куда лечу? А вот и фронт! Почти у самого Белгорода! Из аэродромов я знаю здесь только Белгород-Северный, но это через город. Зенитки собьют. Наконец, вижу площадку, на которой явно видны следы взлётов. Самолётов не видно, замаскированы, наверное. Включил бортовые и поморгал ими. Ни ответа, ни привета. Прошёл над площадкой, места хватит, пошел на коробочку. Выполнил заход, выпустил шасси, включил фары и сел. Развернулся, пошел к середине площадки, но ближе к городу. Появились люди. Остановился и заглушил двигатели. Потопал к двери. На таких машинах обычно большое начальство летает. А я – один, зато куча трофейного оружия и нет документов. Сейчас начнётся! Я выпрыгнул из самолёта, затем вытащил МГ и сидор.

– Сержант Сухов! Захватил у немцев в Княжичах самолёт, прибыл для прохождения дальнейшей службы.

– Ваши документы!

– Нет документов. Немцы меня расстреляли где-то под Дарницей. Вышел к Княжичам. Там большой аэродром, много наших брошенных машин, и почти нет охраны. В этом… – И тут я промахнулся, назвав это ведро с гайками «ДиСи-3», а это был ПС-84! – «ДиСи-три» находился немецкий пост.

– Постой-постой, как ты его назвал?

– ДиСи-3.

– Сдать оружие, сержант! Вы арестованы!

Ну, арестован так арестован! Я расстегнул немецкий пояс, отдал его приказавшему меня арестовать капитану. Похлопал по карманам, извлёк кусок пулемётной ленты с четырьмя патронами.

– Всё! Там в сидоре какие-то шифровки из дупла под Княжичами. Сидор не мой, а какого-то полицейского из-под Дарницы, одного из тех, кто меня расстреливал.

– Потом, и не мне, расскажешь!



Четвёртые сутки повторяю одно и то же трём разным следователям из Особого отдела. Мне шьют немецкого шпиона, хотя всё говорит за то, что я прав.

– Я уже это говорил. Я рассказал всё, что я помню. Я не помню ни номера части, в которой я служил, ни марку самолёта, на котором я летал. Ни того, что происходило до того, как очнулся в могиле. И место я выяснил после того, как нашёл карту, радиостанцию и бинокль возле аэродрома в Княжичах. На карте аэродром был помечен. Кстати, недалеко от этого места есть могила, но я её не вскрывал.

– Пришли документы на имя Константина Васильевича Сухова из полка, в котором он служил. Номер полка! Номер дивизии! Быстро.

– Не помню!

– За вас говорит только одно: фотография. Вам что-нибудь говорит фамилия Коробков?

– Нет. Где-то слышал, но где – не помню!

– В твоей лётной книжке нет ни одного вылета на ПС-84! Как ты умудрился поднять его в воздух.

– Так ведь, товарищ капитан госбезопасности, поднять мало! Ещё же сесть нужно! А я сел. И ночью. Не иначе, как немцы за три дня научили!

Кончилось это тем, что в кабинет следователя ввели нескольких человек.

– Подследственный, вам знаком кто-нибудь из этих людей?

– Капитан справа меня арестовывал, лейтенанта в середине видел на аэродроме, имен и фамилий не знаю, остальных вижу впервые.

– Товарищи командиры, кто-нибудь из вас знает подследственного?

– Я знаю, это-сержант Сухов, чего он придуривается, и меня не узнает, мне непонятно.

– И мы его знаем, больше года служит у нас в полку. 13 сентября в составе пары улетели на разведку. На аэродром не сели, через час мы оттуда начали эвакуироваться. Немцы прорвались, – сказали ещё пять человек.

– Куда летел Сухов?

– К Киеву.

– Подследственный, вы с парашютом в последние дни прыгали?

– С момента расстрела не прыгал. До этого – не помню.

– У вас на плечах следы от лямок парашюта.

Я расстегнул ворот гимнастёрки, на плечах были синяки.

– Когда с-1 открываешь на пикировании, такие синяки бывают, – сказал кто-то из лётчиков.

– Подследственный, вы прыгали с парашютом?

– Не знаю!

– У вас на гимнастерке следы крови нескольких человек.

– Я уже вам рассказывал, что вылез из могилы, настоящей, после этого убил двух полицаев и четырёх немцев. Одного лопатой, остальных ножом.

– Выйдите, товарищи. А вы, капитан Коробков, останьтесь. Это ваш человек?


– Да, был у меня в эскадрилье и в полку.

– Он – хороший лётчик?

– Так себе. Молодой ещё.

– Он мог поднять в небо двухмоторный самолёт и посадить его?

– Вряд ли. Впрочем, жить захочешь, и не то сделаешь.

– Вы привезли, как я вас просил, вещи подследственного?

– Да, привез, вот они в пакете.

– Позовите остальных.

Вошли те же лётчики. Капитан ГБ выглянул из кабинета и кого-то позвал. Вошёл проводник с собакой. Ей дали понюхать вещи из пакета, и она выбрала меня.

– Возьмите, сержант. – Следователь протянул мне документы и пакет с вещами. – Забирайте его, капитан.

– А пистолет его где?

– У него был только трофейный «Парабеллум» и кинжал эсэсовский.

– И пулемёт. Товарищ капитан госбезопасности, а разрешите кинжал забрать. Удобная вещь.

– Символика там неподходящая, сержант. – Он открыл стол и вытащил моего спасителя.

– Он мне жизнь спас, а символику я уберу.

Капитан качнул нож на руке:

– Ладно, уговорил! – и протянул мне его.



В полку я пробыл не долго: полк воевал плохо, его постоянно штурмовали, сожжено много машин. «Безлошадных» очень много, а меня, с моими «странностями», встретили хорошо, но потом все отгородились. Каждый понимал, что мне просто повезло, а у них это может не получиться. Я свободное время между дежурствами по аэродрому проводил в тактическом классе, уча матчасть, и в рощице, где оборудовал что-то вроде спортплощадки. У Сухова оказались дряблые мышцы, и у меня не всегда хватало сил, чтобы выполнить обычные для меня упражнения. Первого октября меня вызвал и. о. командира полка капитан Коробков и отдал мне предписание прибыть в Ейский учебный авиаполк. Выпроваживая меня из хаты, где располагался штаб, он сказал, чтобы я не рассчитывал на то, что вернусь в 12-й полк. «Ребятам ты, после возвращения, совсем не нравишься. Я понимаю, что пройти через расстрел и выжить, это тяжело, Костя, но твоё присутствие в полку давит на всех. Даже на меня. Наверное, потому, Костик, что я бы остался в той могиле. Извини!» Пожал ему руку, подхватываю вещмешок, выхожу за КПП и сажусь в полуторку до Белгорода. Там в поезд и в Ростов. Оттуда в Ейск. Поезд долго колбасил по каким-то полустанкам. В Ейск я прибыл ночью. Комендантский час. Хорошо, что меня прямо в вагоне сагитировала проводница вагона пойти к ней переночевать. Причём без всякой задней мысли. Дома у неё были дети, мать, свекровь. Мужиков никого не было. Все на фронте. Разбудили меня рано, и я пошёл пять километров до аэродрома. Много патрулей.

Учебный полк располагался в землянках на самом краю аэродрома. Мои документы посмотрели, посмотрели на меня и зачислили в штурмовую эскадрилью.

– Я вообще-то истребитель. Может быть, сразу в пехоту? Всё толку больше будет.

– И пойдешь!

– Я так с удовольствием!

– Ты чего, сержант, выёживаешься, как муха на стекле? Тебе сказали, куда идти, туда и иди.

– Так я ведь тоже могу послать.

– Ты – меня?

– Запросто. Я – истребитель. И у меня в предписании написано именно это. (Все знали, что за 10 боевых на Ил-2 давали Героя Советского Союза, но Героев не было, потому что летали без прикрытия.) Я на фронте с 22 июня.

– Ну, раз так, пойдём, поглядим, что ты можешь, сержант.

Старлей Герасимов предложил драться на Як-1, но, согласно книжке, я на нём ещё не вылетал, поэтому сошлись на И-16. Он подсунул мне самую убитую машину. Она брызгала маслом, заедал механизм шага винта, но я – пилотажник. Из меня истребитель, как из моей бабушки – футболист. А вот высший пилотаж – это моё родное. Кстати, как оказалось, это в моё время меня бы сбили в пять секунд! А здесь главную роль играла стрелковая подготовка, в сочетании с умением держаться в строю и высшим пилотажем. Причём именно в этой последовательности. А стрелять по движущимся мишеням я умею профессионально. В результате старлей сорвался в штопор, несмотря на более мощную и новую машину. А я зашёл ему в хвост. А сбросить меня с хвоста он не сумел.

После приземления он зло спросил:

– А какого чёрта тебя сюда прислали?

– Чтобы не напоминал людям о том, что немцы нас расстреливают. На земле. Видишь? – я показал ему шрам на голове. – Под Киевом меня расстреляли. Они мне должны, много.

– Ладно, сержант. Пойдёшь во вторую, на «яки». Там хотя бы УТИ есть.

– Разрешите идти?

– Иди! Э… Постой! Тебя зовут как?

– Костя.