След предателя

Богдан преодолел еще одно заграждение и, закатившись в воронку, некоторое время пережидал поднявшуюся стрельбу. Было светло как днем: со всех сторон взлетали ракеты разных цветов. Пунктирными черточками прошивали темноту трассирующие пули. Где-то в опасной близости разорвался снаряд, обдав лицо взрывной волной. И, тяжело покрывая винтовочные и автоматные выстрелы, с обеих сторон затарахтели крупнокалиберные пулеметы.

Бой был недолгим, по времени — с выкуренную папиросу. Потом, словно по команде, вспомнив про ночь и усталость, пулеметы разом замолчали. Тишина надавила на барабанные перепонки. Высунув голову, старшина Щербак увидел приподнявшуюся над бруствером каску и услышал чей-то приглушенный озорной говорок.

— Славяне, не подстрелите! — взмолился Богдан. — Свои!

— Кто такой? — раздался голос дозорного.

— Пешая разведка, — сообщил старшина Щербак.

— Давай быстрее!

Выскочив из воронки, Щербак устремился к окопам. Запнувшись обо что-то мягкое, потерял равновесие и кубарем полетел в траншею, прямо на плечи сидевших там бойцов.

— Эй, поосторожнее, — ехидно заметил сержант, сворачивающий цигарку. — Так ведь и шею свернуть можно. Обидно на фронте не от пули помирать.

Вытирая с лица грязь, старшина произнес:

— Ничего… От пули уберегся, глядишь, и шею не сломаю.

Подошел командир роты разведки капитан Сухарев, глянул на распластавшегося Щербака:

— Прибыл?

— Так точно, — устало произнес Богдан.

— А где Калмыков со Строевым?

— Погибли, товарищ капитан.

Лицо Сухарева помрачнело:

— Как погибли?

— Разведку провели успешно, задачу выполнили полностью, а когда возвращались, нас немцы обнаружили. Выдвинули группу захвата, попытались взять в плен. Мы отстреливались… В бою они и погибли, товарищ капитан… Калмыкова на моих глазах очередью прошило, а Строева уже в реке снарядом разорвало.

Некоторое время командир роты молчал, потом покачал головой: на войне всякое бывает, ничего не поделаешь. Взял оружие — будь готов умереть.

— Узнали, в чем там дело в семьдесят первом квадрате?

— Узнали… Немцы роют там ложные позиции, ловушку готовят. Окопы глубиной по колено, в таких не укроешься. А сами позиции пехотными пушками пристреляны. Как только наша пехота добежит до этих окопов, немцы по ним и вдарят из минометов и пушек.

— Место расположения минометных расчетов и артиллерийских батарей нашли?

— Да, отыскали.

— Это уже кое-что, — с некоторым облегчением проговорил капитан. — А то майор рвет и мечет, видно, на него крепко там давят. Значит, это вас у самой реки долбили?

— Нас… Крепко досталось.

— Не знали, как и помочь, — признался капитан. — Хотели сначала артиллерией поддержать, а потом подумали, что в своих попасть можем. Значит, карта при тебе?

— Нет у меня карты, — признался Богдан, выдержав тяжелый взгляд Сухарева.

Разговор получался напряженный. Красноармейцы, не желая становиться свидетелями происходящего, отошли в сторону, только дозорные у бруствера продолжали всматриваться в темноту. Враг тоже молчал. Похоже, затаился до самого утра.

— Как это нет? — удивился капитан, все больше хмурясь.

— Карту я рядовому Строеву передал, когда нас немцы прижали, и к вам отправил. А сам прикрывать его остался. Думал, ему удастся дойти…

— Ты видел, как его убило?

— Трупа я его не видел, но снаряд упал точно в то место, где он стоял.

Капитан Сухарев покачал головой:

— Даже не знаю, что и сказать. Два бойца убиты, карты нет… У нас и так с людьми не густо, а таких боевых… Напишешь в рапорте обо всем, что случилось, и передашь мне.

— Валюсь с ног, товарищ капитан, разрешите вздремнуть хотя бы полчаса.

— Майор ждет от тебя донесения немедленно. Сначала напиши рапорт, потом можешь поспать.

— Есть написать рапорт!


Старшина Щербак вернулся в землянку. В ней было прибрано и очень уютно. Ощущение такое, что вернулся домой после долгой и трудной дороги. Все привычно, все знакомо. Некоторые детали, которые раньше не замечал, сейчас радовали взор и успокаивали. Дощатые нары, рассчитанные на шесть человек; небольшой столик, за которым можно перекусить или написать письмо в минуты затишья; на стенах, заменяя обои, висели цветные ткани. На тумбочке стояла керосиновая лампа.

Землянка была пуста. Часть бойцов находилась на позициях, другие — в карауле. Самое время снять сапоги и дать отдых натруженным ногам.

Нары, всегда такие жесткие, теперь показались ему мягкой колыбелью. Тонкое байковое солдатское одеяло представлялось периной, на которой он засыпал в далеком детстве.

В какой-то момент Щербак хотел поддаться искушению и, раскинув руки, вытянуться на постели. Но усилием воли поборол навязчивое желание, понимая, что если он ляжет, то уснет мгновенно и разбудить его не сумеет даже гаубичный залп. Впрочем, существовало слово, на которое он реагировал молниеносно: «Танки!» Тогда он вскакивал незамедлительно.

Старшина достал чистый лист бумаги, взял ручку. Некоторое время сидел в глубокой задумчивости, подбирая слова и переживая события минувшего дня, потом уверенной рукой вывел крупными буквами: «Рапорт».

Только когда было написано последнее слово, Богдан почувствовал громадное облегчение, осознав, что совершил что-то значимое: сумел выжить и донести до командования полученные сведения, а следовательно, смерть разведчиков была не напрасной. Позвав дневального, субтильного паренька, прибывшего из запасного полка несколько дней назад, передал ему несколько листков исписанной бумаги и распорядился:

— Отнеси в штаб полка майору Карнаухову.

— Есть, товарищ старшина, — энергично отозвался боец.

Обмундирование на дневальном хоть и новое, но явно не по размеру — с короткими рукавами и длинными бриджами. Туго затянутый ремень делал солдатика еще более нескладным. Богдан невольно задержал на нем взгляд. Сколько таких вот пацанов он похоронил за годы войны… Если честно, всех и не упомнишь. Из памяти стерлись лица. Большая часть новобранцев погибла в первом же бою, он не успел даже узнать их имена, все они остались для него безымянными…

Глаза у парнишки были крупными, выразительными. Замешкавшись у самого выхода, он смотрел выжидающе, как будто хотел что-то сказать.

— Как тебя звать? — спросил старшина.

Если убьют паренька, то на память останется не только случайное воспоминание, но и его имя.

— Кирилл, товарищ старшина. Я слышал, двое из разведки не вернулись…

Щербак невольно нахмурился, вспомнив, как в спину Калмыкову ударила прицельная очередь. Смерть радиста была мгновенной, он умер еще до того, как упал на землю. А Строев… Ладный был парень.

— Да.

— Разрешите мне в следующий раз с вами пойти в разведку.

— Все будет зависеть от того, как вовремя ты доставишь товарищу майору рапорт, — вполне серьезно отреагировал старшина. — Разведка ценит исполнительность.

— Это я мигом, товарищ старшина, — широко заулыбался Кирилл и выскочил из блиндажа.

Сняв сапоги, Богдан растянулся поверх байкового одеяла и сразу же провалился в глубокий сон.

Проснулся оттого, что кто-то энергично тряс его за плечо:

— Товарищ старшина, товарищ старшина…

Открыв глаза, Богдан увидел над собой склонившегося над ним Кирилла.

— Что случилось?

— Вас товарищ майор к себе требует. Сердится очень!

Не так он рассчитывал провести последующую пару часов. Ободряюще улыбнувшись расстроенному бойцу, произнес:

— Не дрейфь, красноармеец, все будет путем.

Обувшись, Богдан подхватил с лежанки пилотку и вышел в раннее утро.

Штаб полка размещался во второй линии обороны, в двух километрах от передовой позиции. По местным понятиям, это глубокий тыл. Прежде чем добраться до него, предстояло миновать несколько постов. Линия фронта — вещь серьезная, свободного хождения не допускает, и, чтобы пройти во вторую линию обороны, почти в тыл, нужны серьезные основания и разрешение командования. А оно у старшины Щербака имелось.

Показав удостоверение и назвав причину, по которой приходится оставлять первую линию обороны, он прошел через контрольно-пропускной пункт, на котором дежурили двое пожилых красноармейцев, и направился уже знакомой дорогой к начальнику разведки.

Здесь, в двух верстах от переднего края, все было по-другому, поаккуратнее, что ли. Даже окопы были не такие сырые, и укреплены они были не наспех, а обстоятельно, крепкими бревнами. В иных местах дно траншей предусмотрительно усыпали бечевником и щебнем, так что идти по ним было намного легче — ноги не проваливались в грязь; можно было выпрямиться в полный рост, да и сами окопы казались шире.

Землянки и блиндажи соединяли между собой аккуратные переходы. На пересечении ходов, как это бывает на дорогах, стояли аккуратные полосатые столбики, на которых висели указатели: «Мастерская оружия — 250 м», «Хозчасть — 320 м», «Полевой госпиталь — 410 м», «Ремонт обуви — 390 м».

Ниже, без затей, синим карандашом было приписано: «Вторая траншея налево». Это чтобы не заблудиться, а уж если кто и свернул не туда, то всегда отыщется добрая душа, которая укажет верный маршрут.

Пронумерованы были даже землянки и блиндажи: у дверей на черных, аккуратно вырезанных табличках виднелись цифры.

Старшина Щербак миновал расположение второго батальона, прочел на полосатом столбике: «Штаб полка — 230 м по правому переходу». Протопав по переходу, увидел большой блиндаж, огороженный колючей проволокой, с часовым возле входа.

— К майору Карнаухову, — объявил старшина, показывая «Солдатскую книжку».

Часовой отступил на шаг в сторону, пропуская Богдана. Старшина зашагал к дубовой двери по тропинке, уложенной темно-серой галькой.

Большое помещение блиндажа было разделено на четыре отсека, главный из которых занимал майор Карнаухов.

— Разрешите? — спросил старшина, шагая в проем.