Спаси себя

И она пошла к двери. Тихо закрывая за собой дверь, она даже не оглянулась.

Я стиснул зубы, когда в глазах появилось жжение, а плечи снова задрожали.

Не знаю, как долго я лежал в кровати, глядя на стену, но в какой-то момент собрался с силами и спустился вниз. На улице давно стемнело, и я задался вопросом, здесь ли еще ребята. Через мгновение я услышал их негромкие голоса. Дверь была приоткрыта, и рука моя замерла на ручке.

– Это уже ненормально, – пробормотал Алистер, – если он продолжит в том же духе, то допьется до комы. Я не понимаю, почему он не разговаривает с нами.

– Будь я на его месте, у меня бы тоже не осталось сил на разговоры, – выдал Кешав. – Я нисколько не удивился, что это сказал именно он.

– Но ты знаешь, когда надо остановиться. В случае с Джеймсом я бы не был так уверен.

– Нам не следовало допускать, чтобы дело зашло так далеко, – подключился Рен. – Я до вчерашнего дня думал, что он просто празднует поступление в Оксфорд.

На какое-то время стало тихо, затем Рен добавил:

– Если Джеймс не хочет об этом говорить, нам остается только принять это.

Алистер недовольно фыркнул:

– И смотреть дальше на то, как он себя гробит? Ну уж нет.

– Ты можешь отнять у него алкоголь и наркотики, – пробормотал Рен. – Но помни: его мать умерла. И пока он это не примет, мы бессильны, как бы хреново это ни звучало.

По спине побежали мурашки. Друзья обо всем знают. Стало тошно при одной лишь мысли о необходимости смотреть в их сочувствующие лица. Мне бы этого не хотелось. Я все бы отдал, чтобы жить как раньше. Но если визит Руби что и показал, так это необходимость переходить к делу – меняться.

И я, размяв шею и ноющие от боли плечи, вошел в зал.

Алистер, собиравшийся что-то возразить, закрыл рот, увидев меня. Я двинулся прямиком к столику с напитками и взял оттуда бутылку виски. Трезвым я не перенесу то, что мне сейчас предстояло. Я налил полный стакан и залпом его выпил. Только после этого повернулся к ребятам. Тут были все, кроме Сирила.

Алистер, уставившись в пол, вертел в руках стакан с остатками алкоголя. Кеш, как и Рен, мрачно смотрел на меня в ожидании. Хотя они уже все знали, было важно произнести это вслух:

– Моя мама умерла.

Я сказал это впервые.

От этих слов мне стало больнее, чем я ожидал. Даже алкоголь не помог. Именно поэтому я избегал разговора с друзьями. От разговоров становится тяжелее. Я уставился на ботинки, чтобы не пришлось видеть их реакцию. Еще никогда я не чувствовал себя таким уязвимым, как в эту минуту.

Вдруг я услышал приближающиеся шаги, и, когда поднял взгляд, передо мной стоял Рен. Он обнял меня одной рукой и крепко прижал к себе.

Я устало опустил голову ему на плечо. Руки мои были тяжелыми, как свинец, и я не мог нормально ответить на его объятие. Рен тем не менее не ослабил хватку. Почти сразу к нам подошли Кеш и Алистер и сделали то же самое. Мы все обнялись.

Слова оказались лишними, к тому же у меня ком в горле стоял, поэтому я не смог бы произнести ни звука. Это все длилось какое-то время, пока я снова не взял себя в руки. Потом Рен повел меня к дивану, а Алистер принес стакан воды и молча протянул мне.

– Это так погано, – пробормотал Алистер, садясь рядом со мной. – Ужасно жаль, что так вышло, Джеймс.

Мне не удалось взглянуть на него или что-нибудь ответить, поэтому я просто кивнул.

– Как это случилось? – спросил Кеш немного погодя.

Я медленно приник губами к стакану. Холодная вода оказалась как нельзя кстати.

– Она… у нее случился инсульт, пока мы были в Оксфорде.

Молчание. Ни у кого не хватило духу что-то сказать. Друзья знали, что мама умерла, но последняя деталь этой трагедии шокировала их.

– Отец рассказал нам, только когда мы с Лидией вернулись. Он не хотел, чтобы мы провалили собеседования. – По телу побежали мурашки. Я уставился на разбитую руку, сжимал ее в кулак и снова расслаблял.

– Мы предполагали, что случилось что-то нехорошее, – пробормотал Рен. – Я никогда тебя таким не видел. Но Лидия ничего не рассказала, а ты и вовсе был не в себе…

Кешав откашлялся:

– Сегодня пришло официальное сообщение для прессы от «Бофорт». Так мы и узнали.

Я тяжело сглотнул:

– Я просто не хотел думать об этом… ни о чем.

– Все нормально, Джеймс, – тихо сказал Рен.

– И я боялся, что это станет правдой, если я это произнесу.

Я наконец увидел растроганные лица друзей. Глаза Кешава подозрительно блестели, а щеки Алистера были бледны. Я совсем не учел того, что ребята с детства знали мою маму и новость о ее смерти расстроит и их. Внезапно я осознал, насколько эгоистичной могла показаться моя реакция. Я не только игнорировал реальность и обидел Руби, но и оттолкнул своим поведением друзей.

– Ты выдержишь. Вы выдержите, – поправился Рен. Я проследил за его взглядом и заметил Лидию и Сирила в дверях. Щеки и глаза Лидии стали красными. Уверен, я выглядел ничуть не лучше.


– Как бы тяжело вам сейчас ни приходилось, вы не одни. У вас есть мы. Понятно? – настойчиво продолжил Рен и сжал мое плечо. Взгляд его карих глаз был серьезным.

– Хорошо, – ответил я, хотя понятия не имел, можно ли ему верить.





4




Лидия



Перси вошел в дом как раз в тот момент, когда я надевала на шею мамино жемчужное ожерелье.

– Вы готовы ехать, мисс? – спросил он, остановившись в паре шагов от меня. – Мистер Бофорт и ваш брат уже ждут в автомобиле.

Я не ответила. Вместо этого защелкнула застежку ожерелья и в последний раз поправила высокую прическу. Затем медленно опустила руки.

Стала разглядывать свое отражение в зеркале. Папина распорядительница позаботилась не только об организационной части, но и о том, чтобы папу, меня и Джеймса на похороны собрал стилист.

– Водостойкая тушь, она поможет выдержать сегодняшний день, дорогая, – щебетала молодая женщина.

Я уже подумывала, не потереть ли обеими руками влажные от косметики глаза, чтобы испортить всю работу стилиста, но строгий взгляд отца остановил меня. Только ради него я выгляжу презентабельно. И даже более того. Я накрашена сильнее, чем на любой из фотосессий, которые мы делали для коллекций компании «Бофорт». Тени и неброская подводка нанесены аккуратно, ресницы немного слиплись от трех слоев водостойкой туши, а на лице был четкий контуринг. Из-за него мои скулы проступают заметнее, чем обычно.

Папа удивленно наморщил лоб, когда стилист закончила работу над моим круглым лицом. Возможно, еще пару месяцев я без труда смогу скрывать беременность, но вряд ли дольше.

Стоит только представить, как на это отреагирует семья, так у меня сразу перехватывает дыхание. Но сейчас мне нельзя об этом думать. Не сегодня.

– Нет, – ответила я на вопрос Перси спустя почти бесконечность, но сама при этом решительно зашагала к выходу.

Перси молча последовал за мной. У гардероба он хотел помочь мне надеть пальто, но я отвернулась от него. Я не в состоянии вынести сочувствующие взгляды, поэтому собственноручно набросила пальто, проскользнула в рукава и вышла на улицу. Подъездной двор поместья был покрыт инеем, который блестел на солнце. Я аккуратно сошла по лестнице к черному лимузину, припаркованному прямо у входа. Перси открыл дверцу, и я поблагодарила его, перед тем как сесть к Джеймсу на заднее сиденье.

В машине царила гнетущая тишина. Ни Джеймс, ни отец, сидящий сбоку от него, не обратили на меня внимания. Я еду на кладбище в черном платье-футляре с воланами на длинных рукавах. На брате и отце черные костюмы, подготовленные специально для этого дня. Из-за темных цветов Джеймс выглядит еще более бледным. Стилист хотя и старалась придать его лицу немного цвета, из этого ничего не вышло. С папой же макияж сотворил чудеса: от синяка под глазом не осталось и следа.

Я покачала головой, рассматривая их обоих. У меня больше нет семьи, наша жизнь разрушена.

Поездка до кладбища прошла как в тумане. Я пыталась последовать примеру отца и брата и мысленно перенестись в другое место, но сейчас, когда мы остановились в паре метров от точки назначения и Перси тихо выругался, это было уже невозможно.

Вход на кладбище осаждали репортеры.

Я покосилась на Джеймса, но его лицо не выражало абсолютно ничего, он надел темные очки и ждал, когда перед ним откроют дверцу автомобиля. Я сглотнула и потуже затянула пальто. Потом тоже нацепила на нос темные очки. При виде напирающих репортеров мне стало по-настоящему дурно. Я старалась дышать глубже, вдыхая через нос, а выдыхая ртом.

Двое нанятых Юлией охранников помогли нам выйти из машины. Ноги казались ватными, колени дрожали, и, когда мы шли к кладбищенской церкви, я находилась почти в состоянии шока. Журналисты и папарацци кричали нам вслед, но, кроме наших с Джеймсом имен, я не могла разобрать ни слова. Игнорируя их, я быстро зашагала дальше. Когда мы подошли к церкви, работники кладбища открыли перед нами двери, так чтобы мы без промедления могли зайти.

Первое, что я увидела, – гроб, установленный перед алтарем. Он был черный, и на его гладкой, лакированной поверхности играли блики света от подвесных светильников, прикрепленных высоко под сводом.

Потом я увидела женщину, стоящую прямо у гроба. У нее такие же рыжие волосы, как у мамы, только они спадали ей на плечи мягкими волнами. На ней надето черное пальто ниже колен.

– Тетя Офелия? – хрипло окликнула ее я и сделала шаг вперед.

Она обернулась. Офелия на пять лет младше мамы, и, даже несмотря на мягкие черты ее лица, с первого взгляда было заметно, что они сестры.

– Лидия, – в глазах тетушки я увидела ту же глубокую скорбь, какую чувствовала все эти дни.

Я хотела подойти к ней и обнять, но не успела сделать и шага, как отец поймал меня за локоть. Ледяным взглядом он окинул Офелию. Едва заметно покачал головой, давая понять: нельзя. Я почувствовала пульсирующую боль во всем теле. Это же похороны мамы. Возможно, они находились не в самых лучших отношениях, но ведь мы на похоронах. И я уверена, мама хотела бы, чтобы мы поддержали Офелию.

Не обращая внимания на мое сопротивление, папа обнял меня за плечо. Это не было жестом любви и ощущалось как наказание. Когда он вел нас к нашим местам, я еще раз оглянулась в поисках Офелии, но она исчезла в море одетых в траур людей.

Похоронную процессию сопровождала дюжина охранников, которые шли рядом с нами, не подпуская репортеров. Хотя большинству хватало такта оставаться у края дороги, некоторые подбегали с камерами так близко, что я могла бы дотянуться до них рукой.

Спустя какое-то время я взглянула на Джеймса, он шел рядом со мной, стоически упершись взглядом в спину отца. Его лицо было каменным, а мне так хотелось заглянуть ему в глаза. Тогда я, кто знает, поняла бы, что творится у него на душе. Возможно, он под наркотиками или выпил перед тем, как отправиться сюда. В последние несколько дней – вернее, с того вечера, когда у нас ночевала Руби, – он совсем ушел в себя и не разговаривал ни со мной, ни с ребятами. Я не могу поставить это ему в вину. Во многих отношениях мы думаем и действуем одинаково. Я и сама нуждалась бы в «допинге», в чем-то, что помогло бы пережить эти ужасные, затянувшиеся дни скорби.

Во время траурной речи, которая никак не хотела заканчиваться, я мысленно отключилась. Я бы не выдержала всех этих слов, которые пастор говорил о маме. Я воздвигла невидимую стену между мной и окружающими и сосредоточилась на том, чтобы не всхлипывать слишком громко. Представляю, как бы воспринял истерику отец.

Эту стену я старалась удержать, когда мы наконец подошли к маминой могиле. Я уставилась на черную яму, вырытую в земле, и упорно отгоняла все эмоции. Это ненадолго помогло. Пастор снова заговорил, но я не слушала и ни о чем не думала.

Но, когда гроб опускали в могилу, мне показалось, что воздух больше не поступает в легкие. Все мысли, с которыми я боролась последние несколько часов, прорвались на поверхность моего сознания.

В гробу лежит безжизненное тело мамы.