Три товарища

– Почему же нет? – возразила Пат.

– Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, – сказал, улыбаясь, Антонио.

Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж.

– Что бы вы хотели выпить? – спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло.

– Все, что предложите.

Он принес бутылку коньяка и графин с водкой.

– Вы здоровы? – спросил он.

– Да, – ответил я смущенно.

Он протянул мне папиросы. Мы выпили.

– Вам, конечно, многое здесь кажется странным? – спросил он.

– Не очень, – ответил я. – Я не привык к нормальной жизни.

– Да, – сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. – Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей.

Я кивнул.

– И болезнь особая, – добавил он задумчиво. – От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки.

Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему.

– Восторженный болтун, не правда ли? – спросил кто-то позади меня.

Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза.

– Я здесь в гостях, – ответил я. – А вы разве не гость?

– Вот так он и ловит женщин, – продолжал тот, не слушая. – Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал.

Я не отвечал.

– Кто это? – спросил я Пат, когда он отошел.

– Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Но она не хочет знать о нем. Она любит русского.

– Так бы и я поступил на ее месте.

Пат засмеялась.

– По-моему, в этого парня можно влюбиться, – сказал я. —Разве ты не находишь? – Нет, – отвечала она.

– Ты здесь не влюбилась?

– Не очень.

– Мне бы это было совершенно безразлично, – сказал я.

– Замечательное признание. – Пат выпрямилась. – Уж это никак не должно быть тебе безразлично.

– Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я все еще не знаю, что ты нашла во мне.

– Пусть уж это будет моей заботой, – ответила она.

– А ты это знаешь?

– Не совсем, – ответила она, улыбаясь. – Иначе это не было бы любовью.

Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Все вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей.

– Тебе здесь не нравится? – спросила она.

– Не очень. Мне еще нужно привыкнуть.

– Бедняжка мой, милый… – Она погладила мою руку.


– Я не бедняжка, когда ты рядом.

– Разве Рита не прекрасна?

– Нет, – сказал я. – Ты прекрасней.

Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, – но мне внезапно показалось, что все это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия.





* * *


На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она все возилась со своими платьями.

– Слишком широким стало, слишком широким, – бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: – Ты взял с собой смокинг, милый?

– Нет, – сказал я. – Не знал, что он здесь может понадобиться.

– Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры.

– Он может быть ему самому нужен.

– Он наденет фрак. – Она закалывала складку. – А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу.

– Как быть с этим Антонио, – сказал я. – Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него?

– Он добрый паренек, не правда ли?

– Да, – ответил я. – Это самое подходящее определение для него – он добрый паренек.

– Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна.

– Об этом не будем больше думать, – сказал я. – Это уже давно прошло.

– Да, – она поцеловала меня. – Теперь пойди побегай на лыжах.

Антонио ждал меня.

– Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, – сказал он. – Примерьте-ка эту курточку.

Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм.

– Завтра будет очень весело, – заявил он. – К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально все это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети.

Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников.

– Комичные особы попадаются здесь, – сказал я.

Антонио засмеялся:

– Это важный человек. Сопроводитель трупов.

– Что? – спросил я изумленно.

– Сопроводитель трупов, – повторил Антонио. – Ведь здесь больные со всего света. Особенно много из Южной Америки. А там семьи чаще всего хотят хоронить своих близких у себя на родине. И вот такой сопроводитель за весьма приличное вознаграждение доставляет их тела куда следует в цинковых гробах. Благодаря своему занятию эти люди становятся состоятельными и много путешествуют. Вот этот, например, на службе у смерти сделался настоящим денди, как видите.

Мы еще некоторое время шли в гору, потом стали на лыжи и понеслись. Белые холмы то поднимались, то опускались, а сзади нас мчался с лаем, то и дело окунаясь по грудь в снег, Билли, похожий на красно-коричневый мяч. Теперь он опять ко мне привык, хотя часто по пути вдруг поворачивал и с откинутыми ушами стремительно мчался назад в санаторий.

Я разучивал поворот «Христиания», и каждый раз, когда я скользил вниз по откосу и, готовясь к рывку, расслаблял тело, я думал «Вот если теперь удастся и я не упаду, Пат выздоровеет». Ветер свистел мне в лицо, снег был тяжелым и вязким, но я каждый раз поднимался снова, отыскивал все более крутые спуски, все более трудные участки, и, когда снова и снова мне удавалось повернуть не падая, я думал: «Она спасена». Знал, что это глупо, и все же радовался, радовался впервые за долгое время.





* * *


В субботу вечером состоялся массовый тайный выход. По заказу Антонио несколько ниже по склону в стороне от санатория были приготовлены сани. Сам он, весело распевая, скатывался вниз с откоса в лакированных полуботинках и открытом пальто, из-под которого сверкала белая манишка.

– Он сошел с ума, – сказал я.

– Он часто делает так, – сказала Пат. – Он безмерно легкомыслен. Только поэтому он и держится, иначе ему трудно было бы всегда сохранять хорошее настроение.