Скрипка для дьявола (СИ)
– Падре, они подойдут для алтаря? – перекрикивая многозвучный гул улицы, спросил паренёк, которому на вид было не более двенадцати лет.
– О, разумеется, Оливер. Ты, как всегда, выбрал самые длинные, – с улыбкой ответил Карл, вручая посыльному какую-то бумажку. – Вот, отдай это миссис Кастл и она тебя угостит своим фирменным пирогом.
Мальчишка просиял:
– Спасибо, сэр! – через секунду его уже и след простыл, а Карл, посмеиваясь, направился в церковь.
– Преподобный Карл! – крикнул Парис. Священник остановился и вопросительно посмотрел на него, а после слегка переменился в лице.
«Надо же, как он красив, – подумал Парис, – причём не столько из-за черт лица, сколько из-за его мимики. И так заметно реагирует. Вероятно, это из-за нашей с Габриэлем схожести», – Линтон поспешно поднялся по ступенькам.
– Не могли бы вы уделить мне пару минут?
– Да, разумеется, – ответил тот. – Если не ошибаюсь, вы брат Габриэля?
– Да, моё имя Парис, – представился золотоволосый.
– И что же вас интересует, мистер Роззерфилд?
– Я хотел поговорить с вами о Габриэле.
– О Габриэле? Со мной? – приподнял вверх тонкие брови Карл.
– Именно. Я хотел бы попросить вас позаботиться о нём, – ответил Парис.
Лёгкая улыбка изогнула тонкие губы священника.
– А почему вы просите об этом меня, сэр?
– Потому что Габриэль доверяет вам. Вы с ним друзья, верно? – уточнил золотоволосый, и, видя, как неуловимо лицо служителя являет немое изумление, понял, что так и есть.
– Вы хотите сказать – любовники? – вернув невозмутимое выражение, вдруг промолвил он, и настала уже очередь Париса впасть в ступор.
– З-зачем вы говорите мне это?! – опешил Парис.
– Не вижу необходимости искажать имена вещей, если этого не требует нужда, – ответил Карл, разглядывая нежные чашечки лилий, а после вновь переводя на собеседника взгляд серо-голубых приветливых глаз.
– Почему вы так решили?!
– Потому что Габриэль вам доверяет. Я думаю, раз он рассказал вам обо всём, то мне нет необходимости скрывать от вас истинное положение дел, – во взоре Карла были смешаны такие простота и неумолимый разум одновременно, что Линтон просто растерялся, не зная, что теперь и думать об этом человеке. Но священник, похоже, не сильно нуждался в его выдавленных через силу словах, потому продолжил:
– Я очень рад, что ваша встреча с Габриэлем прошла хорошо. Этот шаг дался ему нелегко.
– То есть? – вопросительно вздёрнул бровь вверх Парис. Карл, замявшись, задумчиво облизал нижнюю губу, а после ответил:
– Он до сих пор чувствует свою вину перед вами, поэтому не хотел, чтобы вы появлялись здесь. Но вы всё же пришли, и это прекрасно. Иначе бы он так и остался в том же состоянии, в каком был.
– А в каком состоянии он был? – допытывался Парис. Этот священник в курсе причин и нюансов внутреннего разлада Габриэля. И Парис хотел знать их тоже.
– В том, в котором притупляется чувство самосохранения. Проще говоря, он стремился наказать себя за совершённое когда-то. Он до сих пор не может простить себе, что предал вас.
– Как?! Но ведь я тогда уже всё сказал ему! Что простил его и что не держу на него зла! – Линтон требовательно посмотрел на священника, словно бы тот обязан был знать ответ на этот вопрос. Карл вздохнул и с грустью посмотрел на лилии, которые, подставив нежные лепестки под лучи весеннего солнца, испускали сладкий, тревожный аромат:
– Быть может, вы и простили его. Но, как бы это абсурдно и эгоистично ни звучало, гораздо важнее для человека – не прощение его обиженным, а прощение его самим собой. Ведь вы же не станете отрицать это, мистер Роззерфилд?
– Нет, не стану, – согласился золотоволосый. – Вы правы, Карл.
– Так вот – он не простил себя и, скорее всего, не знает, как это сделать. К этому подвести его сможете только вы… Я, пожалуй, пойду, – сказал тот. – Прошу вас, придите сюда ещё раз. Быть может, Габриэль решится поговорить с вами на эту тему при повторной встрече. Он очень ранимый человек и боится вновь совершить ошибку.
– Да, разумеется, – ответил Парис скорее по инерции, чем намеренно. Он находился в подобии ступора и почему-то плохо соображал.
– А за Габриэлем я, конечно же, присмотрю, – улыбнулся Карл. – Он – моё вино и мой хлеб, – с этими словами он удалился, оставив после себя сильный аромат распустившихся лилий.
А Парис, всё ещё находясь в лёгком затмении, спустился по ступенькам обратно к кебу, захлопнул дверь, забравшись в него, и только после этого облегчённо вздохнул.
«Вино и хлеб, значит… – подумал он, снимая цилиндр и прислушиваясь к раздающемуся стуку лошадиных копыт. – Этот Карл – пугающий человек. Несмотря на свою улыбку и всепонимающий взгляд. Он благороден и добр – это видно сразу, а его внутренняя твёрдость поражает». Откинувшись на обтянутую кожей спинку сиденья, англичанин продолжил анализ той задачи, что теперь стояла перед ним: «Однако, теперь я спокоен за Габриэля хотя бы в этом отношении – он его сохранит, это точно. Нечто подобное я всегда замечал в Эйдне… Я должен понять, как мне помочь Габриэлю обрести душевное равновесие. Это мой долг. Он мой брат – единственный, кто остался в живых из моей семьи, и я люблю его. Я не могу так просто отмахнуться от всего этого. Поэтому сделаю всё, что в моих силах». За застеклённым окошком кеба проносились прохожие, улицы и спящие под слегка прояснившимся небом сады Лондона. «Но Габриэль… зачем ты до сих пор мучаешь себя и неужели ты настолько любишь меня, что готов лишиться всего ради одного прощения. Всего лишь прощения… Нет. Целого прощения. Я дам тебе его и попробую убедить, иначе эта любовь тебя убьёт», – Парис смежил веки в надежде задремать, пока экипаж будет катить по гладким, раскатанным множеством колес камням мостовой.
– Ах, отец Карл, какие чудесные лилии, – прошептала дама в синем – одна из прихожанок Сент-Маргарет. Она посещала церковь по воскресеньям, и он не раз принимал у неё исповедь. Крайне милая леди, которая порой вызывала у него не то снисходительную, не то сочувствующую улыбку – в одном своём грешке она так и не призналась ни разу – в том, что питает тайную страсть к священнику.
– Согласен с вами, миледи. Это цветы к подножию Марии, – с обычной своей улыбкой, также едва слышно ответил Карл. – Скоро должны доставить розы для Спасителя.
– Вы говорите о святых так, будто они и впрямь стоят возле алтаря круглые сутки, – улыбнулась она, тряхнув золотистыми кудрями.
– И не только возле алтаря, мисс Ричелтон. Они повсюду, и частица их творящего духа есть в каждом цветке. И в вас в том числе, – слегка поклонившись, Карл продолжил свой путь.
На самом деле, он её прекрасно понимал. Знал, что это значит – желать, но иметь препятствие в виде обета целомудрия. В особенности, если ты – священник, а объект твоего желания – даже не женщина, а мужчина; причём мужчина, который дал точно такой же обет и ни за что его не нарушит не столько по причине того, что беззаветно предан своему долгу, но и просто потому, что его приводит в ярость одна лишь мысль об отношениях с себе подобным.
«Через сколько препятствий пришлось мне пройти, прежде чем он признал меня, – подумал Карл, раскладывая лилии у ног Девы. – И сколько времени прошло с того момента, как я встретил его. Тогда я думал, что проще добиться взаимности у ангела, чем у этого человека. Впрочем… – мужчина усмехнулся, глядя на белые цветы, – …Я и сейчас так думаю».
Когда я начал этот путь, мне было всего девятнадцать лет. До этого я жил в маленьком городке Нортгемптоне, в семье из четырёх человек. Отец был приходским священником и я, закончив в восемнадцать лет школу святого Альфонса, решил пойти по его стопам. Мой родитель не возражал, но спросил – почему я избрал для себя именно этот путь? Честно говоря, я тогда не нашёлся, что ответить, лишь сказав, что хочу помогать людям и быть похожим на него. Отец же, покачав головой, промолвил: «Единственный, на кого надо равняться – это на себя самого или Бога. Для верующих идеал – Он. Для неверующих – они сами. Ни то, ни другое не является ошибкой. Если Бог существует – то даже равняясь на себя, на свою душу, мы равняемся на него, ибо наша душа – это частица его души».