Скрипка для дьявола (СИ)
Внезапно за углом раздался быстрый топот и рычание: «А ну, стой, ты, сучье отродье!» – не успел я сообразить, что к чему, как из-за угла кто-то вылетел и на полной скорости врезался в меня. Мелькнуло белое пятно, а вслед за этим раздался испуганный крик.
Через мгновение я очутился на полу, а Габриэль, мгновенно отпрянув, вскочил на ноги.
– В чём дело? – я поднялся следом, но тут появился другой человек, в котором я с удивлением узнал Бенджамина Хафнера. Красный и злой, он тяжело дышал после быстрого бега и сверлил глазами Габриэля, который при виде него, сверкая глазами, шарахнулся мне за спину, как перепуганный кот.
– Добрый вечер, Бенджамин, – сказал я, гадая – попадёт мне за вмешательство или нет. – Что случилось, почему ты такой злой?
– Уйди с дороги, – прохрипел тот, глядя мне за плечо.
– Нет, – ответил я. – Пока не узнаю причину, по которой ты гонишься за Роззерфилдом. Драки запрещены в семинарии – это правило.
– А мне плевать на правила, – подойдя ко мне вплотную, тихо, но угрожающе процедил Хафнер. – Вали отсюда по-хорошему, святоша, пока тебе не перепало.
– Должно быть, вы перепутали учебные заведения. Это семинария, сэр, – с ударением на последнее слово аналогично процедил я. – Здесь, к вашему сведению, святоши и учатся, – через мгновение мою щёку обожгла пощёчина, такая сильная, что я даже пошатнулся.
– Жаль, ты мне нравился, Уолтон, – прошипел Бенджамин. – Даже несмотря на твоё происхождение. Я думал, мы найдём общий язык. Но вместо этого ты вынуждаешь меня портить твою благочестивую мордашку.
– Как гласит Священное Писание: «Ударили по одной щеке – подставь другую» – отозвался я, чувствуя зарождающуюся ярость. – Давай же – бей! Уверен, тебе доставит это удовольствие, Хафнер…
– Замолчи, Карл, – вдруг негромко сказал Габриэль. Я осёкся, переведя на него взгляд и тут же получил удар в челюсть, отбросивший меня к противоположной стене. Потеряв на секунду ориентацию в пространстве, едва успел увернуться от очередного кулака, что пролетел мимо и врезался в каменную кладку. Вот теперь я разозлился окончательно. Значит, без предупреждения бьёшь, гад? Что ж, поделом тебе!
Хафнер заорал от боли. Я же, схватив его за горло, притиснул к стене и сказал свистящим от ярости шёпотом: «Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых» [1] – противник хрипел, задыхаясь. – Иди отсюда и впредь помни, где находишься и зачем ты здесь! – отпустив, я с силой толкнул Хафнера в сторону угла, из-за которого он появился: комнаты аристократии были в другом крыле. Но тот явно не собирался так просто сдаваться, и тогда я снял со стены массивное металлическое распятие. Я был настолько зол, что едва ли понимал, что держу в руках.
– Оглох?!
Неожиданно где-то неподалёку, на лестнице, раздались шаги и Бенджамин, метнув на меня ещё один свирепый взгляд, свернул за угол и, наконец, исчез.
Тяжело дыша, я опустил руку с чугунным крестом, а после – как в тумане – перекрестился и, поцеловав распятого Христа, повесил его обратно на стену. Что ж, вера иногда бывает весьма действенным аргументом, особенно если отлита она из тяжеловесного металла.
Шум на лестнице стих. Видимо, кто-то из припозднившихся студентов поднимался в комнату.
Гулкие шаги по мраморным плитам.
– Карл, ты в порядке? – спросил Габриэль. Я – наконец, стряхнув прострацию – обернулся.
- Да, всё нормально. – подбородок что-то щекотало и я не сразу понял, что это, пока Роззерфилд не сказал, достав из кармана брюк платок:
– Вот, держи. Этот ублюдок разбил тебе губу, – было непривычно слышать от Габриэля такие резкие слова, но вместе с тем я уловил еле слышимое дрожание голоса, словно его душили слёзы. Это что – испуг?
– Он напал на тебя? – спросил я, прижимая платок к губе. То, что вызвало зуд, оказалось сползающей по подбородку каплей крови. Габриэль молчал, не глядя на меня.
– Почему? – спросил я уже настойчивей. Я уже не боялся задать неподобающий или неприличный вопрос. Потому что сложившаяся ситуация выходила уже далеко за любые рамки приличия. – И… что с твоей одеждой? – только сейчас я заметил, что белый подрясник Габриэля выглядит, мягко говоря, потрёпанным: воротник-стойка наполовину оторван и смотрится нормально только когда юноша не шевелится, рукав на плече расползся по шву и через уродливую бахрому нитей проглядывает белый батист нижней рубашки.
Мне надоело ждать и порядком раздражало молчание, поэтому я сделал резкий шаг ему навстречу:
– Габриэль! – тот от неожиданности вздрогнул и отступил, но после, взяв себя в руки, ответил:
– Это тебя не касается. – Подобный ответ разозлил меня ещё больше и, схватив за плечи, я встряхнул его:
– Нет уж, я имею право знать, по причине чего меня только что ударили и от чего я спас твою безмозглую голову!
– Я не просил тебя об этом! – крикнул Роззерфилд, оттолкнув меня. – Сам пожелал героем заделаться – теперь не жалуйся!
– А как я, интересно, должен был поступить, когда ты у меня за спиной спрятался?! – огрызнулся я. – Вытолкнуть тебя вперёд?! – он молчал, видимо, не зная, что ответить, а после тихо промолвил:
– Прости меня. Я благодарен тебе за твой поступок, но… – он опустил вдоль туловища руки, которые до того держал за спиной, и я только сейчас заметил, что они были забинтованы. Чёрт возьми, да что с ним такое?! Откуда это всё?!
– Откуда? – коротко спросил я, указывая на туго затянутые бинтами запястья и он, спохватившись, снова спрятал их за спину. – Почему ты ничего не хочешь рассказать мне? Разве мы не друзья? – он с совершенно беспомощным видом смотрел мне в глаза, но ответа я так и не дождался.
– Что ж, ладно. Я теперь буду знать, что дружба – ещё не значит искренность, – процедил я и, подняв с пола рассыпанные при падении книги, собрался уйти.
– Я не рассказываю тебе не потому, что не доверяю, – сказал Габриэль. – Я просто не знаю, как сказать. Ты не поймёшь меня. Я не хочу тебя терять, Карл, поэтому молчу. Тебя устроит такой ответ?
– Нет, – я снова повернулся к нему, сжимая в руках фолианты. – Мне лучше знать – пойму я тебя или нет. Я хочу помочь тебе, Гавриил, – он вздрогнул при звуке этого имени. – Потому что ценю тебя и не хочу, чтобы однажды с тобой случилось что-нибудь плохое. А ты не желаешь мне даже сказать, от чего хочешь избавиться. Но я не Господь Бог и не могу знать всё, не получив даже единой подсказки.
– К чему тебе влезать в это? – прошептал он. – Я и так буду с тобой. Неужели тебе мало меня без моих тайн? – он так пронзительно смотрел на меня, что я едва не отвёл глаз.
– Потому что они – твой недуг, – ответил я. – Ты молод, но на самом деле согбен, как старик, и в каждом твоём шаге я вижу боль и страдание. Думаешь, я не замечаю, что тебя что-то терзает? И как я могу быть беззаботным, когда мой друг в таком состоянии?
– Хорошо… – тяжело вздохнув, наконец сказал Габриэль и закрыл на секунду лицо ладонями. Видимо, решение давалось ему нелегко. – Я расскажу тебе. Но лишь после того, как докажешь, что будешь верен мне.
– Да, – ответил я, и он, потянув меня за рукав, направился в сторону крыла аристократов. Я последовал за ним, раздумывая над тем, куда это он меня ведёт.
Коридоры в полночный час уже были пустынными и утопали в полутьме, разгоняемой лишь редкими масляными светильниками на стенах.
На удивление, возле коридора, ведущего к комнатам аристократов, Роззерфилд резко свернул в противоположную сторону и направился в соседний, закрытый на реставрацию.
– Куда мы? – спросил я. Но он не ответил, только подошёл к одной из дверей и, достав ключ, открыл её, а после скользнул внутрь. Я вошёл следом и он закрыл дверь.
«Это его комната? – подумал я, оглядывая открывшееся моему взгляду помещение. – Неужели он живёт в ней отдельно?» Внешне она ничем не отличалась от тех, в которых проживали другие студенты – только гораздо меньше. Я догадался, что это бывшая комната дежурного преподавателя. Она – единственная в жилом крыле – была индивидуальной. Ободранные стены и старые полы были лишь снаружи, в коридоре. А так: одноместная постель у окна, рядом прикроватная тумба со стоящим на ней металлическим кувшином. У стены стул и письменный стол, на котором я увидел масляную лампу и громоздящиеся стопками книги и письменные принадлежности. У дальней стены, в нише, притаился чемодан с вещами. Висящее напротив кровати на абсолютно голой стене распятие... Раньше я никогда не замечал, насколько аскетичны кельи семинаристов, возможно потому, что я делил комнату вместе с другими студентами. Но сейчас, стоя в синеватой полутьме комнаты Габриэля, я почувствовал странный холод и тоску. Он живёт здесь один… он всегда один. Я бы, наверное, не смог.