Том 1. Стихотворения

 <1906–1909> 
  
Ночные цикады   * 
 
 
 
Прибрежный хрящ и голые обрывы
 
Степных равнин луной озарены.
 
Хрустальный звон сливает с небом нивы.
 
 
 
Цветы, колосья, травы им полны,
 
Он ни на миг не молкнет, но не будит
 
Бесстрастной предрассветной тишины.
 
 
 
Ночь стелет тень и влажный берег студит,
 
Ночь тянет вдаль свой невод золотой —
 
И скоро блеск померкнет и убудет.
 
 
 
Но степь поет. Как колос налитой,
 
Полна душа. Земля зовет: спешите
 
Любить, творить, пьянить себя мечтой!
 
 
 
От бледных звезд, раскинутых в зените,
 
И до земли, где стынет лунный сон,
 
Текут хрустально трепетные нити.
 
 
 
Из сонма жизней соткан этот звон.
 
 
 10. IX.10 
  
Пилигрим   * 
 
 
 
Стал на ковер, у якорных цепей,
 
Босой, седой, в коротеньком халате,
 
В большой чалме. Свежеет на закате,
 
Ночь впереди — и тело радо ей.
 
 
 
Стал и простер ладони в муть зыбей:
 
Как раб хранит заветный грош в заплате,
 
Хранит душа одну мечту — о плате
 
За труд земной — и вес скупей, скупей.
 
 
 
Орлиный клюв, глаза совы, но кротки
 
Теперь они: глядят туда, где синь
 
Святой страны, где слезы звезд — как четки
 
На смуглой кисти Ангела Пустынь.
 
 
 
Открыто все: и сердце и ладони…
 
И блещут, блещут слезы в небосклоне.
 
 
 <1906–1910> 
  
О Петре-разбойнике   * 
 
 
 
В воскресенье, раньше литургии,
 
Раньше звона раннего, сидели
 
На скамье, под ветхой белой хатой,
 
Мать да сын — и на море глядели.
 
 
 
— Милый сын, прости старухе старой:
 
Расскажи ей, отчего скучаешь, —
 
Головой, до времени чубарой,
 
Сумрачно и горестно качаешь?
 
 
 
Милый сын мой, в праздник люди кротки,
 
Небо ясно, горы в небе четки,
 
Синь залив, долины золотятся,
 
Сквозь весенний тонкий пар глядятся.
 
 
 
— Был я, мать, в темнице в Цареграде,
 
В кандалах холодных, на затворе,
 
За железной ржавою решеткой,
 
Да зато под ней шумело море.
 
 
 
Море пеной рассыпало гребни
 
По камням, на мелком сизом щебне,
 
И на щебне этом чьи-то дети,
 
Дети в красных фесочках, играли…
 
 
 
— Милый сын! Не дети: чертенята.
 
— Мать, молчи. Я чахну от печали.
 
 
 
В воскресенье, после литургии,
 
После полдня, к мужу подходила
 
Статная нарядная хозяйка,
 
Ласково за стол его просила.
 
 
 
Он сидел под солнцем, непокрытый,
 
Черный от загара и небритый,
 
Тер полою красного жупана
 
По горячей стали ятагана.
 
 
 
— Господин! Что вижу? Ты — в работе,
 
Двор не прибран, куры на омете,
 
Ослик бродит, кактус обгрызает,
 
Ян все утро с крыши не слезает.
 
 
 
Господин мой! Чем ты недоволен?
 
Ты ль не счастлив, не богат, не волен?
 
 
 
— Был, жена, я в пытке и на дыбе,
 
Восемь лет из плена видел воду,
 
Белый парус в светлых искрах зыби,
 
Голубые горы — и свободу…
 
 
 
— Господин! Свободу? Из темницы?
 
— Замолчи. Пират вольнее птицы.
 
 
 
В воскресенье божье, на закате
 
Было пусто в темной старой хате…
 
Кто добром разбойника помянет?
 
Как-то он на Страшный суд предстанет?
 
 
 <1906–1910> 
   
В первый раз   * 
 
 
 
Ночью лампа на окне стояла,
 
Свет бросала в черный мокрый сад:
 
Желтую лесовку озаряла
 
И цветник, расцветший в листопад.
 
 
 
Нянька у окна, на табурете,
 
Штопала чулочки… Перед сном,
 
Раздеваясь, поглядели дети
 
На листву и мальвы под окном.
 
 
 
И пока дремали, забывались,
 
Думали о чем-то — в первый раз:
 
Сказкой нерассказанной казались
 
Дом, и сад, и этот поздний час.
 
 
 
Дом был стар, как терем у Кощея,
 
Расцветала пестрядь у стекла,
 
И на свет глядела ночь, чернея…
 
Но зачем ты, нянька, не спала!
 
 
 <1906–1910> 
  
При дороге   * 
 
 
 
Окно по ночам голубое,
 
Да ветхо и криво оно:
 
Сквозь стекла расплющенный месяц
 
Как тусклое блещет пятно.
 
 
 
Дед рано ложится, а внучке
 
Неволя: лежи и не спи
 
Да думай от скуки. А долги
 
Осенние ночи в степи!
 
 
 
Вчера чумаки проходили
 
По шляху под хатой. Была
 
Морозная полночь. Блестели
 
Колеса, рога у вола.
 
 
 
Тянулась арба за арбою,
 
И месяц глядел как живой
 
На шлях, на шагавшие тени,
 
На борозды с мерзлой ботвой…
 
 
 
У Каспия тони, там хватит
 
Работы на всех — и давно
 
Ушла бы туда с чумаками,
 
Да мило кривое окно.