Источник

– Я не буду работать с Говардом Рорком, – заявил Питер Китинг, когда увидел список членов совета. – Выбирайте. Или он, или я.

Ему сообщили, что мистер Рорк отклонил свою кандидатуру. Китинг принял на себя руководство советом. В статьях, рассказывающих о ходе подготовки к строительству, совет называли «Питер Китинг и его компаньоны».

В последние годы Китинг усвоил грубую, непререкаемую манеру общения. Он резко отдавал распоряжения и терял терпение, столкнувшись с малейшей трудностью, а когда терял терпение, орал на окружающих; у него был целый словарь оскорблений, носивших ядовитый, желчный, по-женски коварный характер; лицо его хранило надутое выражение.

Осенью 1936 года Рорк перенес свою контору на верхний этаж здания Корда. Проектируя это здание, он думал, что когда-нибудь оно станет местом для его бюро. Увидев на двери табличку «Говард Рорк, архитектор», он на мгновение остановился, перед тем как войти. Его кабинет в конце длинной анфилады высоко над городом имел три стеклянные стены. Рорк остановился посреди кабинета. Сквозь большие окна виднелись магазин Фарго, дом Энрайта, отель «Аквитания». Он подошел к окнам, выходившим на юг, и долго стоял там. Вдали, над Манхэттеном, возвышалось здание Дэйна, построенное Генри Камероном.

В один из ноябрьских дней, возвратившись в свою контору со стройки на Лонг-Айленде, Рорк вошел в приемную, отряхивая промокший до нитки плащ, и увидел на лице секретарши с трудом сдерживаемое возбуждение, она едва дождалась его.

– Мистер Рорк, это, вероятно, очень важно, – сказала она. – Я назначила для вас встречу на завтра, на три часа. В его кабинете.

– Чьем кабинете?

– Он звонил полчаса назад. Мистер Гейл Винанд.





II




Вывеска на входной двери представляла собой копию заголовка газеты: «“Знамя”. Нью-Йорк».

Вывеска была небольшой, она демонстрировала славу и власть, которые не нуждались в рекламе; это была своего рода тонкая, насмешливая улыбка, которая оправдывала неприкрытое уродство здания, – здание было фабрикой, презревшей все украшения, кроме этой вывески.

Вестибюль выглядел как топка печи: лифты втягивали горючее из человеческих тел и выплевывали его назад. Люди не спешили, они двигались в заданном ритме, целенаправленно; никто не задерживался в холле. Двери лифтов щелкали подобно клапанам. В испускаемых ими звуках пульсировал особый ритм. Капельки красного и зеленого цвета вспыхивали на настенном указателе, отмечая продвижение лифтов высоко над землей.

Создавалось впечатление, что все в этом здании находилось под контролем властной структуры, которая знала о любом продвижении; здание словно плыло в потоке энергии, функционируя плавно, беззвучно, подобно великолепной машине, которую ничто не могло разрушить. Никто не обратил внимания на рыжеволосого мужчину, который на мгновение задержался в холле.

Говард Рорк взглянул на выложенные изразцами своды. Он никогда никого не ненавидел. Но где-то наверху находился владелец этого здания, человек, который почти заставил его почувствовать ненависть.

Гейл Винанд взглянул на маленькие часы на своем столе. Через несколько минут у него встреча с архитектором. Разговор, подумал он, не будет трудным; такие встречи в его жизни бывали часто; он знал, что скажет; от архитектора же ничего не требовалось, кроме нескольких звуков, означавших понимание.

Его взгляд вернулся к гранкам на столе. Он прочел передовицу, написанную Альвой Скарретом, – о людях, кормивших белок в Центральном парке. И рубрику Эллсворта Тухи – о выставке картин, написанных служащими городского санитарного управления. Раздался звонок, и голос секретарши произнес:

– Мистер Говард Рорк, мистер Винанд.

– Хорошо, – ответил Винанд и выключил селектор.

Убирая руку, он обратил внимание на ряд кнопок на краю стола – блестящие маленькие шишечки с цветовым кодом, присвоенным каждой из них. Все они представляли собой окончание провода, протянутого в определенную часть здания, каждый провод контролировал определенного человека, каждый человек контролировал многих других людей, каждый вносил свой вклад в окончательный выбор слов в газете, которая войдет в миллионы домов, в миллионы человеческих голов, – вот что означали эти маленькие шишечки из цветного пластика под его пальцами. Но у него не было времени позабавиться этой мыслью – дверь кабинета открылась, и он отвел руку от кнопок.

Винанд не был уверен, что он сразу же поднялся, как требовала вежливость, он смотрел на человека, который входил к нему в кабинет; возможно, он тотчас же поднялся и ему только показалось, что он на некоторое время замер. Рорк не был уверен, что, войдя в кабинет, прошел вперед, он стоял и смотрел на человека за столом; возможно, его шаги не прерывались, ему только казалось, что он остановился. Но определенно было мгновение, когда оба забыли об окружающей действительности. Винанд забыл, зачем вызвал этого человека, Рорк забыл, что перед ним муж Доминик, не существовало ни двери, ни стола, ни расстеленного на полу ковра, только два человека, только две мысли: «Это Гейл Винанд», «Это Говард Рорк».

Винанд поднялся, его рука изобразила обычный приглашающий жест, указав на стул возле стола, Рорк подошел и сел, оба не заметили, что забыли поздороваться.

Винанд улыбнулся и произнес слова, которых не думал произносить. Он просто сказал:

– Не думаю, что вы захотите работать на меня.

– Я хочу работать на вас, – сказал Рорк, который пришел с намерением отказаться.

– Вы видели мои постройки?

– Да.

Винанд улыбнулся:

– Это совсем другое. Это не для моих читателей. Для меня.

– Раньше вы никогда не строили для себя?

– Нет, если не считать клетки, которую я соорудил на крыше, и старой типографии здесь. Не знаю, почему я никогда не строил для самого себя, хотя у меня хватило бы средств построить целый город. Мне кажется, что вы знаете. – Он забыл, что не позволял людям, которых нанимал, судить о себе.

– Потому что вы были несчастливы, – ответил Рорк.

Он произнес это просто, без оскорбительного высокомерия, как будто здесь была возможна только полная искренность. Казалось, сегодняшняя встреча стала продолжением чего-то, что началось давным-давно. Винанд сказал:

– Объяснитесь.

– Я думаю, вы понимаете.


– Я хочу услышать ваше объяснение.

– Большинство людей строят так, как живут, – для них это рутинное дело, бессмысленная случайность. Немногие понимают, что дом – это великий символ. Мы живем в своем Я, а существование – это попытка перевести внутреннюю жизнь в физическую реальность, выразить ее жестом и формой. Для понимающего человека дом, которым он владеет, – выражение его жизни. Если такой человек не строит, хотя и располагает средствами, значит, он ведет не ту жизнь, которую хотел бы вести.

– Вам не кажется, что говорить это именно мне, в отличие от других, нелепо?

– Нет.

– И мне тоже.

Рорк улыбнулся.

– Но вы и я – единственные, кто об этом говорит. И о том, что у меня не было того, что я хотел, и что меня можно включить в число тех немногих, от которых можно ожидать понимания каких бы то ни было великих символов. Вы не хотите взять свои слова назад?

– Нет.

– Сколько вам лет?

– Тридцать шесть.

– Когда мне было тридцать шесть, я уже владел большей частью имеющихся у меня сегодня газет. – Он добавил: – Не знаю, зачем я это сказал. Я не имел в виду ничего личного. Просто вдруг пришло на ум.

– Что вы хотите, чтобы я построил для вас?

– Мой дом.

Винанд почувствовал, что эти два слова сильно подействовали на Рорка, который услышал в них нечто такое, чего они обычно не означали; он ощутил это совершенно беспричинно; ему захотелось спросить: что случилось? Но он не смог, потому что на лице Рорка ничего не отразилось.

– Вы правы в своем диагнозе, – сказал Винанд, – вы поняли, что теперь я хочу построить дом только для себя. Меня больше не пугает видимая форма моей жизни. Выражаясь так же прямо, как вы, теперь я счастлив.

– Какой это должен быть дом?

– Загородный. Я купил участок. Землю в Коннектикуте, пятьсот акров. Какой дом? Это решите вы.

– Меня выбрала миссис Винанд?

– Нет. Миссис Винанд ничего не знает. Это мне захотелось выбраться из города, а она согласилась. Я не спрашивал ее об архитекторе – моя жена в девичестве носила имя Доминик Франкон; когда-то она писала об архитектуре. Но она предпочла оставить выбор за мной. Вы хотите знать, почему я выбрал вас? Я искал долго. Вначале я растерялся. Я никогда не слышал о вас. Я вообще не знаком ни с одним архитектором. Я говорю буквально – я не забыл о годах, когда занимался недвижимостью, о том, что строил, и о тех идиотах, которые строили для меня. Это, конечно, не Стоунридж, это – как вы сказали? – выражение моей жизни. Затем я увидел Монаднок. Это заставило меня запомнить ваше имя. Но я продолжал поиск. Я ездил по стране, осматривал частные дома, гостиницы, другие сооружения. Всякий раз, когда мне что-то нравилось, я спрашивал, кто это строил, и ответ всегда был одним и тем же: Говард Рорк. Тогда я позвонил вам. – Он прибавил: – Должен ли я сказать, что восхищен вашей работой?

– Благодарю, – сказал Рорк и на секунду прикрыл глаза.

– Знаете, мне не хотелось встречаться с вами.

– Почему?

– Вы когда-нибудь слышали о моей художественной галерее?

– Да.

– Я никогда не встречаюсь с людьми, чьи работы мне нравятся. Работа очень много значит для меня. Я не хочу, чтобы люди портили впечатление. Обычно так и бывает. Они очень проигрывают по сравнению со своими произведениями. С вами не так. Мне нравится разговаривать с вами. Я говорю вам это, чтобы вы знали, что я мало что уважаю в жизни, но я сохраняю уважение к произведениям в своей галерее и к вашим зданиям, к способности человека создавать подобные вещи. Возможно, это единственная религия, которую я принимаю. – Он пожал плечами. – Думаю, я разрушал, развращал, портил почти все. Но я никогда не касался этого. Почему вы на меня так смотрите?

– Извините. Пожалуйста, расскажите мне, какой вы хотите иметь дом.

– Я хочу, чтобы он был дворцом, хотя дворцы, пожалуй, недостаточно роскошны. Они так велики, так неприлично доступны. Небольшой дом – вот настоящая роскошь. Жилище только для двоих – моей жены и меня. Не обязательно, чтобы он был рассчитан на семью, мы не намерены иметь детей. Не для посетителей, мы не намерены устраивать приемы. Одна комната для гостей – на всякий случай, не больше. Гостиная, столовая, библиотека, два кабинета, одна спальня. Помещение для прислуги, гараж. Такова общая идея. Позднее я сообщу вам подробности. Издержки – любые, какие потребуются. Внешний вид… – Он улыбнулся, пожал плечами. – Я видел ваши постройки. Человек, который вздумает указывать вам, как должен выглядеть дом, должен или спроектировать лучше, или заткнуться. Скажу только, что хочу, чтобы мой дом имел фирменный знак Рорка.

– Что это такое?

– Думаю, вы понимаете.

– Я хочу услышать ваше объяснение.

– По моему мнению, некоторые здания бьют на дешевый эффект, некоторые – трусы, извиняющиеся каждым кирпичом, а некоторые – вечные недоделки, хитрые и лживые. В ваших постройках преобладает одно чувство – радость. Не спокойная радость, а трудная, требовательная. Такая, которая заставляет человека ощущать, что испытывать ее – большое достижение. Человек смотрит и думает: я не так плох, если могу испытывать такую радость.

Рорк медленно произнес, так, будто это не было ответом:

– Я полагаю, это было неизбежно.

– Что?

– То, как вы это понимаете.

– Вы как будто… сожалеете, что я способен это понимать?

– Я не сожалею.

– Послушайте, пусть вас не беспокоит то, что я строил раньше.