Маленький друг

– Ты полегче, – недобро бросил Фариш, сердито вскинув голову – он, похоже, взаправду разозлился.

Реверс вкрадчиво перегнулся через стол, протянул руку Одуму:

– Меня Реверс де Бьенвиль звать, – сказал он.

Одум раздраженно замахал руками:

– Да знаю я, кто ты такой.

Фариш сунул пару четвертаков в прорезь металлической стойки для шаров и резко ее встряхнул. Шары с грохотом посыпались на стол.

– Этого слепого я пару раз делал. Готов сыграть тут с кем угодно, у кого все глаза на месте, – сказал Одум, попятился, оступился и, чтоб не упасть, оперся на кий. – А ну-ка, отойди, не стой за спиной, – рявкнул он на Реверса, который снова юркнул к нему поближе, – тебе говорю…

Реверс нагнулся и прошептал что-то ему на ухо. Одум слушал, и его белесые бровки постепенно смыкались у него на переносице знаком вопроса.

– Не любишь играть на деньги, Одум? – презрительно вмешался Фариш. Он за это время уже успел вытащить треугольник из-под стола и теперь укладывал шары. – Что, заделался святошей, у баптистов служишь?

– Не-е, – отозвался Одум. Было видно, как алчная идейка, которую ему нашептал Реверс, постепенно захватывает его воображение – будто облако наползает на ясное небо.

– Па-ап, – с порога послышался чей-то тихий противный голосок.

Это была Лашарон Одум. Хили подумал, что стоит она совсем как взрослая – выпятив тощее бедро. К бедру был примотан младенец, такой же грязный, как и она сама, рты у обоих вымазаны оранжевым – то ли следы фруктового льда, то ли фанты.

– Вы только поглядите! – наигранно воскликнул Реверс.

– Пап, ты велел прийти за тобой, когда большая стрелка будет на трех.

– Сотня баксов, – нарушил наступившую тишину Фариш. – Играй или проваливай.

Одум натер кий мелом, засучил воображаемые рукава. Не глядя на дочь, резко бросил:

– У папы тут еще дела, сладкая. Нате-ка, вот вам десять центов. Поди вон книжки полистай.

– Пап, ты просил напомнить.

– Кому сказал, иди. Разбивай, – сказал он Фаришу.

– Я ж выставлял.

– Знаю, – махнул рукой Одум. – Давай, уступаю.

Фариш ссутулился, навалился на стол всем телом. Нацелил зрячий глаз на кончик кия – глядел он теперь прямо в сторону Хили, – и взгляд у него сделался такой холодный, как будто он смотрел в прицел ружья.

Щелк. Раскатились шары. Одум обошел стол, посмотрел внимательно. Потом дернул головой, хрустнул шеей и нагнулся для удара.

Реверс встал рядом со зрителями – парнями, которые отошли от пинбольных машин и соседних столов. Он, как будто невзначай, шепнул что-то на ухо мужику в желтой рубашке, как раз когда Одум, рисуясь, лихо забил в лузу не один, а целых два полосатых шара.

Аплодисменты, свист. Зрители озадаченно зашептались, а Реверс прошмыгнул обратно к Дэнни.

– Пока они играют в восьмерку, Одум тут ни одного хода не уступит, – прошептал он.

– Фариш тоже играет будь здоров, ему только разойтись надо. Одум разыграл еще одну комбинацию – удар вышел очень изящный: биток стукнул одноцветный шар, а тот, в свою очередь, загнал в лузу третий. Опять аплодисменты.

– Кто в игре? – спросил Дэнни. – Те двое возле пинбола?

– Не интересуются, – ответил Реверс, бросил непринужденный взгляд через плечо, глянул в угол поверх головы Хили, залез в жилетный кармашек для часов и вытащил оттуда какой-то металлический предмет, размерами и формой напоминавший колышек, на который ставят мяч в гольфе. Он быстро зажал предмет в кулаке, но Хили успел увидеть, как между его унизанных кольцами пальцев мелькнула бронзовая фигурка – голая женщина на каблуках и с пышным “афро”.

– Вот как? И кто они такие?

– Просто порядочные христиане, – ответил Реверс, а Одум влегкую закатил еще один шар в боковую лузу. Реверс украдкой, не вынимая руки из кармана, открутил у фигурки голову и пальцем затолкал ее обратно в карман.

– А вон те ребята, – он глазами указал на дядьку в желтой рубашке и его дружков-толстяков, – тут проездом из Техаса. – Реверс снова словно бы невзначай огляделся по сторонам и, отвернувшись, сделал вид, будто чихает, но вместо этого поднес фигурку к носу и сделал быстрый, вороватый вдох. – На креветколове работают, – добавил он, вытер нос рукавом, скользнул невидящим взглядом по Хили и стойке с комиксами и сунул флакончик Дэнни.

Дэнни шмыгнул носом, зажал ноздри. Глаза у него заслезились.

– Господи боже, – вырвалось у него.

Одум закатил еще один шар. Мужики с креветколова заухали, а Фариш мрачно уставился на стол – кий он пристроил на плечах и перекинул через него руки.

Реверс скакнул вперед, смешно дрыгнув ногами, будто танцевать собрался. Он внезапно оживился.

– Миста-ррр Фариш, – весело крикнул он, подражая голосу известного чернокожего комика с телевидения, – уведомил себя о сложившейся ситуации.

У Хили аж голова пошла кругом, до того он был взволнован и взбудоражен. Что там была за возня с флакончиком, он так и не догадался, а вот на сквернословие и подозрительное поведение Реверса внимание обратил; и хоть сам он еще толком не понимал, что происходит, но одно знал точно – тут играют на деньги, и это запрещено законом. Стрелять с моста законом тоже запрещено, даже если никого и не убило.


Уши у него горели – стоило ему разволноваться, как у него сразу краснели уши, – Хили надеялся, что этого никто не заметил. Он небрежно засунул комикс обратно и вытащил новый – “Тайны Зловещего особняка”. На свидетельском месте сидел скелет, указывая костлявой рукой на публику в зале суда, а прокурор-призрак ревел: “А теперь свидетель – он же ЖЕРТВА – покажет нам… СВОЕГО УБИЙЦУ!”

– Давай, пошел! – вдруг заорал Одум, и восьмой шар просвистел по зеленому сукну, рикошетом отлетел от края и со щелчком закатился в угловую лунку напротив.

Под общий галдеж Одум вытащил из кармана маленькую бутылку виски и жадно к ней приложился.

– Где там твоя сотня, Рэтлифф?

– Есть у меня сотня. И еще на один кон деньги найдутся, – огрызнулся Рэтлифф, выбил из стойки шары и принялся снова их укладывать. – Победитель разбивает.

Одум пожал плечами, нагнулся к кию, прищурился – наморщив нос и оскалившись, так что стали видны его торчащие вперед, как у кролика, зубы, – а затем ударил: биток, разбив треугольник, завертелся в центре стола, а восьмой шар залетел в угловую лузу.

Мужики с креветколова заухали, захлопали. По их лицам видно было, что они предвкушают неплохой куш. Реверс развязно подкатил к ним – приплясывая, задрав нос, чтобы обсудить финансовую ситуацию.

– Быстрее ты еще не проигрывал! – крикнул Дэнни.

Тут Хили заметил, что Лашарон Одум стоит рядом с ним – сама она молчала, но вот ребенок был здорово простужен и потому сопел, отвратительно прихлюпывая носом.

– Отстань, – пробормотал он и отодвинулся.

Она робко шагнула к нему, заслонив ему весь обзор.

– Займешь мне четвертак?

От того, с каким заискивающим отчаянием она это сказала, Хили замутило даже сильнее, чем от сопливого пыхтения младенца. Он демонстративно повернулся к ней спиной. Мужики с креветколова только глаза закатывали, но Фариш снова выкатил шары на стол.

Одум ухватил себя обеими руками за подбородок, резко подергал шеей – налево, направо: щелк-щелк.

– Что, не наигрался?

– Уууу, ну и пу-у-у-усть, – мурлыкал Реверс, подпевая музыкальному автомату, щелкая костяшками пальцев. – Детка, ты знаешь…

– Что это за дрянь играет? – рявкнул Фариш, сердито рассыпав по столу шары.

Чтоб подразнить его, Реверс завилял тощими бедрами:

– Расслабься, Фариш.

– Уйди, – сказал Хили Лашарон, которая снова придвинулась поближе, встав чуть ли не вплотную к нему, – от тебя соплями воняет.

Она стояла так близко, что Хили подташнивало, поэтому он сказал это куда громче, чем ему хотелось бы, и замер от ужаса, когда Одум рассеянно посмотрел в их сторону. Фариш тоже оторвал взгляд от стола и так глянул на Хили зрячим глазом – словно брошенным ножом к полу пригвоздил.

Одум глубоко, с пьяным всхлипом вздохнул и положил кий.

– Вон там стоит маленькая девочка, все видят? – мелодраматично обратился он к Фаришу и компании. – Не надо бы вам этого говорить, но эта девчушка вкалывает не хуже взрослой.

Реверс и Дэнни обменялись быстрыми встревоженными взглядами.

– Вот вы мне скажите. Где еще вы найдете такую славную девчушку, которая и за домом приглядывает, и за малышней, и готовит, и подает, и подносит, и уносит, и во всем себе отказывает ради своего бедного старого папки?

“Я б даже не притронулся к тому, что она там готовит”, – подумал Хили.

– Нынешним деткам только подавай то да это, – вяло отозвался Фариш. – Было б неплохо, если б они, как твои, хоть в чем себе отказывали.

– У нас в детстве даже ледника не было, – сказал Одум дрожащим голосом. Он уже здорово разошелся. – Я каждое лето землю под хлопок окучивал…

– Я тоже, знаешь, сколько той земли окучил.

– а мама моя, вот клянусь тебе, пахала на тех полях, что твой негр. Я – я даже в школу не ходил! Потому что надо было дома быть, маме с папой помогать! Не-е-ет, у нас тогда ничего не было, но будь я при деньгах, то моим детишкам все на свете бы купил. Они ведь знают, что их папка все им готов отдать, себе ничего не оставит. Э-э-эй? Вы ведь знаете, да?

Он перевел мутный взгляд с Лашарон и младенца на Хили.

– Говорю, знаете ведь? – повторил он громче и куда более угрожающим тоном.

Он в упор глядел на Хили. Хили был поражен. “Ничего себе, – подумал он, – да этот старый хрен так напился, что меня со своими детьми путает?” Он уставился на него, раскрыв рот.

– Да, папочка, – еле слышно прошептала Лашарон.

Воспаленные глазки Одума подобрели, он, пошатываясь, шагнул к дочери, губы у него слюняво тряслись от жалости к себе, и от одного их вида Хили стало не по себе – никогда ему еще не было так тошно.

– Все слышали? Все слышали, что сказала эта девчушка? Ну-ка, поди сюда, обними папку, – сказал он, утирая слезу костяшками пальцев.

Лашарон поддернула младенца на костлявом бедре и медленно поплелась к отцу. Хили с отвращением и испугом заметил, как по-собственнически тот ее обнял и как безучастно она ему покорилась, будто жалкая старая собака, которую погладил хозяин.