Маленький друг

– Эта девчушка папку любит, правда ведь? – со слезами на глазах он прижал ее к груди.

Хили с облегчением увидел, как Реверс и Дэнни Рэтлифф с презрением закатили глаза – видимо, тоже не находя ничего приятного в том, что Одум так рассопливился.

– Она знает, что папка у нее нисчий! Не будет у нее ни игрушек, ни конфет, ни нарядных одежек.

– А что, должны быть? – резко спросил Фариш.

Одум, пьянея от звуков собственного волоса, с трудом обернулся, наморщил лоб.

– Да-да. Ты все правильно расслышал. С чего бы ей иметь все эти штучки-дрючки? С чего бы они им? У нас в детстве ничего такого не было, не было ведь?

Мало-помалу лицо Одума просияло от изумления.

– Нет, брат! – радостно заорал он.

– Мы что, нашей бедности стыдились, что ли? Что, боялись замарать ручки работой? А что нам хорошо, то и ей сгодится, верно?

– Еще как!

– А кто это придумал, что дети должны расти, думая, что они лучше собственных родителей? Федеральное правительство, вот кто! Как по-вашему, почему правительство сует свой нос в каждый дом – карточки раздает на питание, прививки делает, подает образование на блюдечке с голубой каемочкой? Я вам скажу почему. Они таким образом детишкам мозги промывают, учат их думать, что уж они-то достойны большего, чем их родители, учат их смотреть свысока на свой родной дом, нос задирать перед своей же плотью и кровью. Не знаю, как у вас там, а мой отец мне в жизни за просто так ничего не давал.

По всему залу послышались негромкие возгласы одобрения.

– Не-а, – сказал Одум, скорбно покачивая головой. – Мамка с папкой ничего мне не давали. Я все собственным трудом добыл. Все, что имею.

Фариш кивнул в сторону Лашарон с младенцем.

– Вот и скажи мне. С чего бы это ей положено то, чего у нас не было?

– Истинная правда! Отстань от папочки, моя сладкая, – сказал Одум дочери, которая тихонько дергала его за штанину.

– Пап, пойдем, пжалста.

– У папы тут еще дела, доченька.

– Но пап, ты велел ведь напомнить, что эти, в “Шевроле”, в шесть закрываются.

Реверс с довольно-таки напряженным радушием на лице шмыгнул к мужикам с креветколова, один из которых как раз поглядел на часы, и принялся что-то им нашептывать. Но тут Одум сунул руку в карман своих замызганных джинсов, покопался там и вытащил толстенную пачку денег – Хили столько в жизни не видал.

Этим он сразу привлек к себе всеобщее внимание. Одум швырнул пачку банкнот на стол.

– Все, что осталось от выплат по страховке, – сказал он, с пьяным благоговением кивая в сторону денег. – За эту вот самую руку. Пойду потом в “Шевроле”, заплачу этому ублюдку Рою Дайалу, у которого изо рта мятным освежителем воздуха воняет. Пришел, сволочь, забрал мою машину прямо на глазах у…

– Это их фирменный стиль, – грустно подтвердил Фариш. – Эти гады из налоговой, кредиторы, шерифовы люди. Вваливаются себе прямо в твой дом и берут, что хотят и когда захотят.

– И, – еще громче сказал Одум, – я прям щас туда пойду и ее выкуплю. Вот этими самыми деньгами.

– Хммм, это, конечно, не мое дело, но я бы на твоем месте на машину столько денег не выбрасывал.

– Чего? – агрессивно переспросил Одум, попятившись и с трудом устояв на ногах. Деньги так и остались лежать на зеленом сукне, в желтом кружке света.

Фариш взмахнул грязной лапой.

– Я о чем толкую – ты когда покупаешь машину, как говорится, не из-под прилавка, а у какого-нибудь скользкого ловчилы вроде Дайала, то не только сам Дайал тебя по кредиту обдирает как липку, так еще и государство с федеральным правительством за ним в очередь выстраиваются с протянутой рукой. Сколько раз, сколько раз я выступал против налога на продажу. Налог на продажу противоречит конституции. Я могу открыть нашу конституцию и прямо пальцем ткнуть в это самое противоречие.

– Пошли, пап, – еле слышно сказала Лашарон, продолжая храбро дергать Одума за штанину. – Пап, пжалста, пошли.

Одум сгреб деньги. Он, похоже, особо не вслушивался в то, что там говорил Фариш.

– Нет, сэр, – пыхтел он. – Он не заберет у меня то, что мое по праву! Я щас пойду прямиком в “Шевроле Дайала” и швырну ему их в лицо, – он снова шлепнул пачку денег на стол, – и я ему скажу, я скажу: “Отдавай мою машину, ты, мятная вонючка!” – Он старательно запихнул деньги обратно в правый карман джинсов, а из левого выудил четвертак. – Но сначала – вот тут у меня четыре сотни да твоих еще две, и я, пожалуй, еще разок надеру тебе жопу в “восьмерку”.

Дэнни Рэтлифф, который нервно описывал круги возле автомата с кока-колой, шумно выдохнул.

– Ставка высокая, – бесстрастно заметил Фариш. – Я разбиваю?

– Давай, – Одум с пьяным великодушием махнул рукой.

Фариш, не меняясь в лице, вытащил из кармана большой черный бумажник, который цепочкой крепился к поясу его комбинезона. Проворными движениями, будто кассир в банке, он отсчитал шестьсот долларов двадцатками и положил их на стол.

– Это целая куча денег, мой друг, – сказал Одум.

– Друг? – грубо хохотнул Фариш. – У меня есть всего два друга. Два лучших друга, – он поднял бумажник, в котором еще оставалась толстая пачка денег, чтобы его было получше видно. – Видишь? Вот мой первый лучший друг, и он всегда со мной, в кармане. И другой мой лучший друг у меня всегда под рукой. И друг этот – револьвер двадцать второго калибра.

– Пап, – с отчаянием сказала Лашарон, еще раз потянув отца за штанину. – Ну, пжалста.


– Ты на что это тут уставился, засранец?

Хили аж подпрыгнул. Над ним навис Дэнни Рэтлифф, глаза у него горели жутким огнем.

– Ну? Отвечай, засранец, когда тебя спрашивают.

Теперь все глядели на него – Реверс, Одум, Фариш, дядьки с креветколова и даже толстяк за кассой.

Словно откуда-то издалека раздался звонкий, писклявый голосок Лашарон Одум:

– Он со мной, пап, мы с ним книжки пришли посмотреть.

– Это правда? Да?

Хили так окаменел от ужаса, что и слова не мог вымолвить – только кивнул.

– Как тебя звать? – хрипло спросил кто-то с другого конца зала. Хили обернулся и увидел, что Фариш, как сверлом, буравит его своим зрячим глазом.

– Хили Халл, – не подумав, ответил Хили и тут же с ужасом зажал рот рукой.

Фариш сухо рассмеялся.

– Ты, малец, не из трусливых, как я погляжу, – сказал он, натирая кончик кия куском голубого мела, по-прежнему не сводя глаза с Хили. – Но если тебя что не заставляют говорить, то лучше и не говори.

– А-а, я знаю, кто этот мелкий говнюк, – сказал Дэнни брату, потом снова обернулся к Хили, дернул подбородком. – Говоришь, Халл твоя фамилия?

– Да, сэр, – жалко пискнул Хили.

Дэнни злобно, визгливо загоготал.

– Да-а, сэр. Вы только послушайте. Я тебе щас как дам, “сэр”, ты, мелкий…

– Мальчонка воспитанный, что ж тут плохого, – довольно резко прервал его Фариш. – Говоришь, Халл твоя фамилия?

– Да, сэр.

– Он родня тому Халлу, что разъезжает в старом “кадиллаке” с откидным верхом, – сообщил Дэнни Фаришу.

– Пап, – громко прервала Лашарон Одум наступившую тишину. – Пап, можно мы с Расти пойдем поглядим книжки?

Одум хлопнул ее по попе.

– Беги, беги, дочурка. Слышь, ты, – заплетающимся языком сказал он Фаришу, для пущего эффекта постукивая кием по полу, – если мы играем, то давай играть. У меня время поджимает.

Но Фариш – к огромному облегчению Хили – уже и сам начал выставлять шары на столе, напоследок окинув его долгим пристальным взглядом.

Хили собрал всю волю в кулак и сделал вид, будто поглощен чтением. Буквы прыгали у него перед глазами – в такт сердцебиению. Не гляди в ту сторону, твердил он себе, даже краешком глаза не гляди. Руки у него тряслись, лицо пылало, и Хили боялся, что его горящие щеки, словно пожар, привлекут к себе всеобщее внимание.

Фариш разбил шары с таким грохотом, что Хили вздрогнул. Шар со щелчком закатился в лузу, потом, спустя четыре-пять раскатистых секунд, за ним последовал второй.

Мужики с креветколова притихли. Кто-то закурил сигару, и у Хили разболелась голова – и от сигарной вони, и от пестрого, кричащего шрифта, который мельтешил у него перед глазами.

Тишина. Щелк. Снова тишина. Хили начал тихо-тихо отползать к двери.

Щелк, щелк. Воздух словно бы подрагивал от напряжения.

– Господи! – завопил кто-то. – А ты говорил, что этот хрен – слепой!

Началась неразбериха. Хили проскочил мимо прилавка и уже был возле двери, когда чья-то рука ухватила его за футболку и Хили, моргая, уставился прямо в лицо лысому кассиру с бычьей рожей. Он с ужасом понял, что до сих пор сжимает в руках “Тайны Зловещего особняка”, за которые он не заплатил. Хили принялся лихорадочно рыться в переднем кармане шорт. Но кассиру до него и дела не было, он даже и не глядел в его сторону, хотя в футболку, надо сказать, вцепился крепко. Его занимало то, что творилось у бильярдных столов.

Хили бросил на прилавок две монетки – десятицентовик и четвертак, и как только дядька отцепился, тут же выскочил за дверь. В бильярдной было темно, и солнце так и полоснуло его по глазам – ослепленный ярким светом он помчался куда-то, не видя перед собой дороги.

Близился вечер, и на площади уже никого не было – даже машин, и тех было немного. Велосипед, где велосипед? Он промчался мимо почты, масонского зала и уже одолел половину Главной улицы, когда вспомнил, что оставил велосипед в переулке возле мэрии и нужно возвращаться.

Он развернулся и, задыхаясь, побежал обратно. Переулок был темный, из-под плит пробивался скользкий мох. Однажды, когда Хили был помладше, он как-то забежал сюда, не подумав, и со всего размаху врезался в развалившегося там бродягу (кучу вонючих лохмотьев), который растянулся чуть ли не во весь переулок. Когда Хили шлепнулся прямо на него, тот, чертыхаясь, вскочил и ухватил Хили за лодыжку. Хили заорал, будто его облили кипящим бензином, и при попытке бегства потерял ботинок.

Но теперь Хили так перепугался, что ему было все равно, на кого он там может наступить. Он нырнул в переулок, чуть не поскользнувшись на поросших мхом плитах, и отцепил велосипед. Переулок был узкий, выехать отсюда было никак нельзя, даже развернуть велосипед тут и то было непросто. Он схватился за руль и вертел его и так, и эдак, пока ему наконец не удалось развернуть велосипед вперед и выкатить его на улицу, где, к ужасу Хили, его уже поджидали Лашарон Одум с младенцем.

Хили застыл как вкопанный. Лашарон неторопливо поддернула младенца на бедре и поглядела на него. Хили не мог взять в толк, чего ей-то от него нужно, но боялся раскрыть рот и поэтому просто стоял и таращился на нее, и сердце у него так и выпрыгивало из груди.

Так, казалось, они простояли целую вечность, но наконец Лашарон снова поправила младенца на бедре и сказала:

– Дай-ка мне ту книжку.