Немного ненависти

– Для меня уж точно все пойдет по-другому, – раздался голос за плечом Лео.

Оглянувшись, он обнаружил, что позади него стоит сногсшибательная рыжеволосая красотка.

– Очень нехорошо со стороны ваших светлостей – заграбастать героя дня полностью в свое распоряжение! Ну, поскольку вам не хватает манер, чтобы меня представить… – Впрочем, она не дала им шанса это сделать, и к тому же явно могла справиться сама. – Я Селеста дан Хайген.

И она протянула ему руку.

– Очаровательно! – промямлил Лео, склоняясь, чтобы поцеловать ее. И он действительно был очарован. – Что ж, наша компания несомненно оживляется!

И Селеста рассмеялась серебристым смехом и принялась обмахиваться веером, и он улыбнулся ей, и она стала обмахивать веером его, и он тоже засмеялся, а Ишер с Барезином и Хайгеном куда-то испарились, пробормотав несколько слов насчет того, что поговорят позже, но, по правде сказать, Лео уже не обращал на них особенного внимания.

«Селеста». Звучит очень мило. К тому же у нее была приятная манера замирать при каждом сказанном им слове, словно оно было для нее радостной неожиданностью.

– Как вам нравится наш город? – спросила она.

– С тех пор, как вы подошли, все больше и больше.

– Ох, ваша светлость, мне кажется, вы со мной заигрываете! – И она коснулась кончиками пальцев его запястья. Вроде бы это не могло получиться случайно. Или могло? Она наклонилась к нему и проговорила слегка с хрипотцой: – Вам очень стоило бы, раз уж вы в Адуе, посетить мою новую мануфак-туру.

Она произнесла это так, словно посещение мануфактур было каким-то запретным, но острым удовольствием. Их взгляды встретились поверх перьев ее веера, и ему показалось, что возможно, в предложение входит также посещение некоторых других мест.

– Что вы… – Его голос прозвучал пискляво, словно у Бремера дан Горста, и ему пришлось прочистить горло и попробовать еще раз: – Что вы там производите?

– Деньги. – Она снова хихикнула. – Что же еще?





* * *


Проезжая через Адую в составе торжественной процессии, Рикке думала, что это вершина того, насколько она может чувствовать себя не в своей тарелке. Теперь она осознала свое заблуждение.

Казалось, где-то устроили состязание: изобрести обстоятельства, в которых она будет больше всего ощущать себя ужасно маленькой, дерганой и безобразной – и вот это была идея, которая взяла первый приз. Для завершения кошмара не хватало только, чтобы с ней случился припадок и она обделалась прямо тут, на этом девственно-чистом, выложенном плиткой полу.

Все было настолько чистым. Ото всех пахло так хорошо. Обувь у всех была такая блестящая. У каждого на лице была эта их улыбочка, которую они носили как маску, чтобы никто не догадался, о чем они думают на самом деле. Все разговаривали полушепотом, словно все, что они говорили, было секретом, предназначенным лишь для конкретных ушей – и эти уши, разумеется, не принадлежали ей. По крайней мере Долгий Взгляд оставил ее в покое на какое-то время. Из призраков присутствовали лишь ее собственные неуклюжие отражения, морщившиеся и взиравшие на нее с глубоким неодобрением с зеркальных стен зала.

Казалось, будто ей жмет собственная кожа, не говоря уже об одежде. Рикке жалела, что у нее нет с собой чагги – но она намеренно не взяла ее, решив, что это не то место, где можно жевать чаггу, и была права. Куда бы она плевала? Разве что кому-нибудь на спину. Во всем огромном помещении было всего лишь несколько людей, которые были ей знакомы. Байяза она едва ли могла назвать другом, и маг уже обзавелся красивым чистеньким костюмом не хуже прочих; он скользил сквозь толпу, поблескивая лысиной, вполголоса обмениваясь секретами, словно был тут своим человеком. Юранд стоял в одиночестве, явно томясь по Лео еще больше, чем сама Рикке, в то время как сам Молодой Лев крутился в центре небольшой толпы замечательных новых друзей, каждый из которых, без сомнения, был готов вонзить ему в спину нож при первой возможности.

Словно для того, чтобы посыпать солью ее все еще не зажившие раны, к нему прибилась какая-то женщина. Бледная, неземной красоты, с волосами настолько рыжими, что их следовало бы запретить. Они были зачесаны наверх и заколоты золотыми гребнями, а оттуда ниспадали крутыми локонами на ее обнаженные, усыпанные веснушками плечи. Ее груди, казалось, были постоянно готовы выскочить из платья, но благодаря какой-то хитрой уловке портного им это никак не удавалось. Факт, явно не ускользнувший от внимания Лео. Можно было подумать, что в ее декольте запрятана тайна всего мироздания, настолько часто туда возвращался его взгляд. На ней было ожерелье из сверкающих красных камней и такой же браслет, еще несколько блестящих кристаллов были зашиты в ее корсаж и… во имя мертвых, даже в туфли!

У Рикке было только продетое в нос кольцо, словно у быка с плохим характером.

И это исчерпывающе ее описывало. Ей хотелось бы вытащить оттуда эту чертову штуковину, но это было невозможно сделать, не оторвав себе полноса. Впрочем, она сомневалась, что даже это привлекло бы к ней чье-либо внимание. Рикке не имела ни малейшего представления, как играют в эту сложную игру – все эти веера, ресницы, брошенные через плечо намеки, не до конца, но практически полностью обнаженные груди, – не говоря уже о том, как в ней побеждают.

Она отхлебнула еще немного слабенького вина, которое ей дали. На вкус было не очень, но эффект уже чувствовался. А именно: мочки ее ушей стали горячими, а сама она еще глубже погрузилась в завистливое уныние. Говорят, что выпивка делает людей веселыми. При этом всегда забывают упомянуть, что веселыми она делает тех, кто и до этого был весел. Несчастных людей гребаная выпивка делает еще более несчастными, чем прежде.

Она рыгнула – отрыжка имела неприятно сладкий привкус – и проскребла языком по зубам.

– Мужчины, – угрюмо пробормотала она.

– Да уж, – раздался голос рядом с ней. – С ними невозможно говорить разумно.

Во имя мертвых, эта была еще прекраснее, чем та! Ее кожа имела какой-то особый матовый блеск, словно состояла не из мяса, как у всех людей, а из какого-то магического сплава плоти и серебра; каждое движение было законченным вплоть до кончиков ее длинных пальцев, словно это была часть какого-то танца, бесконечно репетируемого и доведенного до абсолютного совершенства.

– Дерьмо! – выдохнула Рикке. Она оглядывала женщину с головы до ног, не в силах остановиться. – Ты и впрямь поработала над собой!

– Честно говоря, большую часть работы проделали мои горничные. Я просто стояла.

– Горничные? И сколько тебе их надо?

– Только четыре, если они хорошо знают свое дело. Мне очень нравится твоя рубашка. Кажется, в ней должно быть очень удобно. Я бы тоже с радостью такую носила.

– Что же тебе мешает?

– Светская дама должна соблюдать миллион различных правил. Никто никогда не скажет тебе, в чем они состоят, но если их нарушить, наказание может быть очень суровым.

– Сдается мне, это больше похоже на занозу в заднице.

– Ты себе даже не представляешь!

– По правде говоря, я не особенно знала, чего здесь ожидать.


Рикке подергала свою рубашку. Она липла под мышками из-за жары, неизбежной, когда такое количество людей лгут друг другу.

– Я и сапоги новые надела. Даже волосы расчесала, – продолжала Рикке, нервно крутя выбившуюся из-за уха прядь волос. – Но я несколько недель ночевала в лесу, и после этого их никак не удается уложить как надо. А как ты делаешь, что они выглядят… вот так?

Женщина наклонилась к ней.

– Это парик.

– Серьезно? – Рикке уставилась на ее сияющие локоны, заплетенные в косы, и закрученные в кольца, и зачесанные наверх, так что получилось нечто наподобие корзинки из золотых нитей. – А похоже на волосы, только… будто бы больше, чем волосы.

– Это и есть волосы. Просто не мои.

– А твои что, не растут?

– Я их остригла.

– В смысле, твои горничные остригли?

– Ну… да. Здесь большинство женщин в париках, сейчас такая мода.

Она произнесла это слово – «мода» – так, словно оно могло служить объяснением для любого безумия.

– И все это знают?

– Абсолютно все.

– Тогда почему мы шепчемся? – прошептала Рикке.

– Э-э… потому что, хотя все это знают, никто не хочет этого признавать.

– То есть вы бреете себе головы, чтобы носить шапку, сделанную из чьих-то чужих волос, а потом лжете друг другу, что они ваши собственные? – Рикке надула щеки. – Вот, черт возьми, у людей заботы, не то что у меня!

– Не всем хватает смелости быть честными.

– Не всем хватает ума убедительно лгать.

Женщина поглядела на Рикке, прищурившись.

– Я сомневаюсь, что тебе недостает ума.

Рикке, прищурившись, поглядела на женщину.

– А я сомневаюсь, что тебе недостает смелости.

Она слегка вздрогнула, словно эти слова коснулись больного места, и переменила тему.

– Твои ожерелья мне тоже очень нравятся.

Рикке, уткувшись подбородком в грудь, посмотрела вниз, на массу оберегов, накопившихся у нее за долгие годы. Некоторые из них были гуркскими, некоторые с Севера, пара шаманских зубов, и еще всякое по мелочи. Прежде она думала, что удачи никогда не бывает мало. Сейчас все это казалось грудой старого барахла. Она зацепила большим пальцем изгрызенный штифт и подняла наверх:

– Вот это для того, чтобы совать в зубы, когда у меня случается припадок. Поэтому следы зубов.

Женщина подняла брови:

– Красиво и практично!

– А это руны. Их вырезала моя подруга Изерн-и-Фейл. Вроде бы они должны защищать от опасностей. Хотя у меня был такой год, что я сомневаюсь, что они работают.

– Ну, в любом случае, они очень симпатичные. Я никогда не видела ничего подобного.

Кажется, женщина говорила вполне искренне – и она была по-своему добра к ней.

– На, бери. – Рикке стащила с себя руны и, осторожно пронеся мимо парика, надела ей на шею. – Может, для тебя они будут работать лучше.





* * *


– Спасибо, – сказала Савин.

В кои-то веки она говорила вполне искренне. Это был такой простой, открытый жест, что она почувствовала себя обезоруженной. Савин вряд ли могла бы вспомнить, когда в последний раз кто-либо ей что-то давал, не ожидая возместить себе стоимость вдвойне.