Песок вечности

– Ничего себе! Радикально!

– О да! – грустно усмехнулся Серж. – Чего-чего, а радикализма в этом мире хватает.

– Но они, кажется, даже месяцы переименовали, если я не ошибаюсь? – уточнила Аня.

– Вы не ошибаетесь. Переименовали, а как же! Навели тут порядок, как в таблице умножения. Математики, чтоб им! Во-первых, никаких больше недель! Никаких четвергов, пятниц, суббот!

– То есть? Это как?

– Очень просто!

– А что вместо этого?

– Вместо этого – декады. Согласитесь: четко, ясно и математически стерильно! Красота!

– А это-то зачем сделали?! – не смог взять в толк Макс. – Чем им вторники не угодили?

– А тем же самым, чем и исторические провинции – культурными ассоциациями. То есть своей связью с мировой культурной традицией, с историей. Вспомните, в западных языках дни недели называются в честь различных божеств древнеримского либо германо-скандинавского пантеона. А декады, они, как и департаменты, абсолютно безлики. То же и месяцы. Многие из них носят имена богов или героев древности, а кроме того, они неодинаковы по длительности – это тоже сложилось исторически.

– В самом деле, безобразие! – воскликнул Макс. – Непорядок! А они, значит, все сделали одинаковыми?

– Да.

– И пронумеровали?

– Нет. Они дали им новые имена по природным явлениям, характерным для данного месяца.

– Но это как у многих славянских народов, – заметила Аня. – Например, чехов, поляков.

– А также украинцев, белорусов, – дополнил Серж. – Вы правы, все так. Но у этих народов названия сложились опять-таки исторически!

– Да, я поняла. А что с регионами?

– Хоть Франция и была поделена на департаменты, но вот так просто стереть почти тысячелетнюю историческую память, к счастью, не получилось, потому что в стране возникло регионалистское движение.

– В смысле движение за восстановление бывших исторических областей?

– Именно. Особенно оно усилилось в XX веке. И стало зреть понимание того, что воссоздание регионов необходимо Франции. Первыми это попробовали осуществить власти так называемого Французского государства.

– Французского государства? – переспросила Аня. – Это вишисты, что ли?

Серж хмыкнул.

– Вишисты! – произнес он с ноткой раздражения. – Это слово – просто пропагандистский ярлык, и поэтому я бы не рекомендовал его употреблять. Гораздо предпочтительнее использовать не оценочные, а нейтральные формулировки.

– Иначе говоря, правительство Петена. Так?

– Совершенно верно. Они ввели деление на регионы. И между прочим, генерал де Голль, став премьер-министром Временного правительства республики и временным главой государства, эту структуру перенял и назначил в регионы своих комиссаров. Но то де Голль! – Серж вздохнул.

– Я так поняла, – сказала Аня, – что после его ухода это все отменили, да?

– Конечно!

– Почему «конечно»?! – удивился Макс.

– Ну как же! Все, что делали эти нехорошие люди, вишисты, надлежало немедленно упразднить! Не важно, что именно! Не важно, разумно это или нет. Все равно, на пользу это или во вред. Наплевать! Отменить! Просто потому, что это провел Петен. Даже если бы правительство Петена провело, скажем, ремонт дорог. Разломать все опять, сделать как было!

– Это уже, я так понял, шутка?

– Да нет, не шутка. Ладно, оставим это! Короче говоря, Четвертая республика все это отменила. После возвращения к власти де Голля к этому вопросу вернулись. Но регионы, вроде бы воссозданные в 1960 году, не были полноценными административно-правовыми субъектами, а просто территориями, на которые распространялись те или иные региональные программы. И только в 1982 году, уже при Миттеране, когда был принят Закон о децентрализации, регионы стали наконец-то тем, чем должны быть.

– При социалистах?

– Да. И это – как раз то, что может быть поставлено им в заслугу. Регионы просто необходимы Франции даже помимо историко-культурных причин.

– Почему?

– Видите ли, вас это, возможно, удивит, но Франция Пятой республики – это, пожалуй, самая недемократическая страна Западной Европы.

– Франция – самая недемократическая? – удивилась Аня. – Это как-то неожиданно.

– Но это так. Судите сами. Парламент нигде более на Западе так не ограничен в своих полномочиях, как во Франции. Исполнительная власть здесь имеет очень широкие прерогативы.

– Исполнительная – это президент?


– Да, президент республики. Далее, правительство во главе с премьером здесь имеет опять-таки ограниченные полномочия, потому что оно существует при президенте. Если президент и правительство принадлежат к одной и той же партии, то правительство вообще превращается просто в исполнительный орган президента.

– А если они из разных партий?

– Бывает и такое, но подобную ситуацию называют словом cohabitation.

– Сожительство? – удивилась Аня.

– Ну, приблизительно так. Так вот, в таком случае полномочия правительства несколько расширяются. Но у президента в любом случае остаются внешняя политика и – главное – оборона. Он, кстати, является верховным главнокомандующим вооруженными силами. Однако есть один пункт, который в Конституции оговорен особо: ядерные вопросы.

– То есть ядерное оружие?

– Разумеется. Все что так или иначе касается ядерного оружия, и прежде всего принятие решения о его применении, относится к исключительной компетенции президента. Далее. Страна управляется в значительной мере президентскими ордонансами, то есть указами. Роль представительных учреждений ограниченна. И нигде более на Западе государственная бюрократия не играет такой большой роли и не является до такой степени замкнутой кастой, как во Франции.

– То, что вы рассказываете, мне чуть-чуть известно. Но я как-то никогда не задумывалась над этим всерьез.

– Однако же дела обстоят именно так. Еще меньше демократии на уровне местной власти. Власть строго и жестко централизована, потому что все более-менее важные вопросы решает Париж. Понятно, что это создает слишком большое преобладание столицы и с Германией никакого сравнения! Но такого перекоса нет и в большинстве западных стран.

– Я поняла. И для того, чтобы уменьшить этот перекос, решили создать регионы, правильно?

– Конечно! Между Парижем и департаментом создавалось промежуточное звено – регион, которому были отданы некоторые достаточно важные вопросы. Но главное – были возвращены в официальный обиход имена прежних исторических провинций! И это – как раз и есть одна из тех немногих вещей, которые можно поставить в актив правлению социалистов.

– Миттерана то есть?

– Ну да. А в текущем, 2014 году приняли решение их укрупнить.

– Уменьшить их число?

– Да. Например, три прежних региона – Шампань-Арденны, Лотарингия и Эльзас – объединили в один, под названием Grand-Est.

– Большой Восток? – изумилась Аня. – Что это за ерунда?

Серж вздохнул.

– Это не ерунда, Анечка, – сказал он. – Увы, совсем даже не ерунда. Тенденцию улавливаете?

– Улавливаю, – ответила Аня. – Опять вместо исторических имен – безлико-канцелярское «Восток». Стирают историческую память?

Серж пожал плечами.

– А что прикажете еще думать? Нет, официально это объясняют соображениями экономии. Но экономят почему-то именно на этом.

Серж вытер салфеткой губы, покончив с жарким. Его уже давно подали, и разговор продолжался в процессе его поедания.

– Ну, и из двух прежних регионов – Юг-Пиренеи и Лангедок-Руссильон – был образован регион Окситания.

– Что же это все-таки такое – Окситания?

– Это историко-культурный регион, где говорили некогда на окситанском языке. Да он и сейчас сохраняет еще некоторое распространение тут, на юге.

– Окситанский язык? Первый раз слышу.

– Раньше его принято было официально называть провансальским. Это романский язык, близкий к французскому, но также имеющий многие черты сходства с каталанским. И Окситания – это примерно то же самое, что Лангедок. То есть край, где говорят на langue d’oc.

– Язык «ок»? Как это понимать?

– Так на этом языке, то есть на окситанском, произносят слово «да» – «oc», в отличие от языка севера Франции, то есть французского, где слово «да» звучит как «oui». Южная Франция долгое время была, по существу, другой страной, хотя и входила в состав Французского королевства. Юг и поныне сохраняет самобытность, но во времена Средневековья он отличался от Северной Франции очень сильно, да и не только от нее. И именно поэтому тут укоренилась катарская и прочие ереси.

– В чем же было это отличие?

– Здесь была мягкая и гибкая культура. Это было во многом обусловлено тем, что тут образовалась смесь различных народов: иберийцев, вандалов, финикийцев, греков, римлян, франков и сарацин. Поэтому тут царила терпимость, которая распространялась даже на евреев, чего не было тогда более нигде в Европе. Еще одной причиной терпимости была зажиточность, потому что этот край был богат.

– Зажиточность порождает терпимость? – спросил Макс. – Так получается?

– Естественно! Богатство, как правило, терпимо. Это бедность зла и питает ненависть. Именно тут, на юге Франции, романтическое представление о Средневековье было ближе к реальности, чем где бы то ни было. И еще одно – сепаратизм.

– Вот даже как?

– Да. Дело в том, что движение катаров было тесно связано с южнофранцузскими феодалами, в первую очередь графами Тулузы, их городами, и использовано ими. Понимаете, их связь с севером, с королями Франции была слабой. Гораздо более тесно они были связаны с королевством Арагон, иными словами, с Каталонией, с Барселоной. Окситанская культура тяготела к Средиземноморью, и они стремились отделиться от Французского королевства.

– Ясно, что французские короли были против, все понятно! – заявил Макс.

– И тут политика, – вздохнула Аня. – Знаете, Серж, я вот сейчас вас слушала и подумала… Нет, конечно, вы все объяснили, как всегда, четко и исчерпывающе ясно. Но у меня возникло в какой-то момент такое ощущение, что я слушаю по телевизору комментарий политолога. «Сепаратизм», «сепаратисты» – это ведь и сейчас только и слышишь! Ох и до чего это все надоело! Скажите, Серж, потому что я не понимаю. Если кто-то вообще может мне объяснить, так это только вы. Ответьте мне, пожалуйста, на такой простой вопрос: что им всем неймется?!