Влюбленный призрак

— Ты получил увольнение с того света, чтобы повидаться со мной?

Произнеся эти слова, Тома́ согнулся от смеха.

— Может, хватит надо мной насмехаться?

— Какие могут быть насмешки! Я беседую с призраком своего отца среди ночи… Извини, давай продолжим. Как я погляжу, это были еще цветочки, ягодки впереди. — И Тома́ вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.

— Ты мне нужен для одного дела, без которого мне не видать вечной жизни.

— Наконец-то все прояснилось! Тебя отправили на Землю для спасения человечества по примеру спасения твоих пациентов, в качестве доброго Дон Кихота. Ты решил, что из твоего сына получится шикарный Санчо Панса.

— Брось валять дурака, дело не терпит отлагательств.

— Какая может быть срочность, когда ты мертв?

— Когда-нибудь ты это поймешь — надеюсь, это произойдет как можно позднее. Ты позволишь мне говорить или и дальше будешь перебивать через слово?



Тома́ согласился умолкнуть. Он не сомневался, что видит причудливый сон и рано или поздно очнется. Эта уверенность позволила ему успокоиться и приготовиться слушать отца.



— Мы с твоей матерью давно перестали быть дружной парой.

— Спасибо за новость — ты ушел из семьи за десять лет до своей кончины.

— Я говорю о более давних временах. Вскоре после твоего рождения наша жизнь превратилась в дружеское сожительство, не более того.

— Благодарю, будь у меня психотерапевт, информация такого рода обеспечила бы ему безбедную старость еще до окончания моей терапии.

— До твоего рождения дела обстояли иначе. В те годы нас связывала искренняя любовь, но потом мы друг от друга отдалились. Отчасти это произошло по моей вине.

— В каком смысле «отчасти»?

— Я повстречал другую женщину.

— У тебя была интрижка на стороне? Нет, серьезно? У тебя всегда был вид и ухватки ловеласа, не пропускающего ничего, что движется. Думаешь, ты открыл мне глаза?

— Ты ошибаешься на мой счет. Мне хотелось нравиться, это верно, но я не волочился за юбками. Между прочим, эта великая любовь так и не состоялась, потому, наверное, она никогда не угасала.

— Ты про анестезиолога в больнице, вечно смотревшую на тебя глазами мангуста? Я всегда подозревал, что между вами что-то было.

— Ты помнишь Виолетт?

— Каждый раз, когда я приходил к тебе на работу, она гладила меня по голове, как пуделя, и млела, щебеча, что я — вылитый ты.

— Ну, так речь не о ней. Даже если между нами что-то было, это не имело последствий.

— Для тебя или для мамы?

— Будешь судить меня на сеансе у своего психотерапевта, когда он у тебя заведется, а пока позволь мне продолжить.

— Зеленоглазая врач-педиатр?

— Прекрати! Я познакомился с Камиллой не в больнице.

— Камилла, значит. Ну и где вы встретились?

— Помнишь курорт, где мы проводили лето за летом?

— А как же! Каждое лето я собирал в грязном песке ракушки, катался на карусели или ездил верхом на пони, играл в мини-гольф и никогда не выигрывал… Пикники на берегу, прогулки вокруг маяка, блины на террасе пляжного ресторанчика, игра в «Монополию» в дождь… Мне пришлось бы впасть в полное беспамятство, чтобы забыть эту бесконечную скуку.

— Ты несправедлив, для тебя это были очень веселые каникулы.

— Ты хоть раз меня спросил, действительно ли я веселюсь?

Раймон осторожно покосился на сына и продолжил:

— Там мы и встретились.

— Страшно рад это узнать. Какое отношение это имеет ко мне?

— А такое, что ловля моллюсков-петушков, карусели, езда верхом и поедание блинов — все это были для нас способы побыть вместе, а ты служил предлогом для наших встреч.


— То есть ты пользовался мной как прикрытием? Какая гадость!

— Уйми свое воображение! Мы не делали ничего плохого, Тома́, мы любили друг друга молча, чтобы вас защитить. Бывало, возьмемся тайком за руки, и тут же наши сердца бьются в сто раз сильнее, бывало, прикоснемся друг к другу — только прикоснемся, не больше; но чаще всего мы только обменивались взглядами и признаниями.

— Избавь меня от подробностей! — взмолился Тома́.

— Тебе уже не пять лет, мог бы постараться меня послушать, не перетягивая, как всегда, одеяло на себя!

— Это какой-то вывернутый наизнанку мир! Тебе любопытно, что мне нравилось в тех каникулах под серым дождливым небом? В отличие от остальных месяцев, когда ты был занят своей операционной и своими больными, тут ты полностью принадлежал мне. Наконец-то мы были вместе, ты и я. Поэтому я не желаю знать, что время, которое ты мне посвящал, было всего лишь предлогом для встреч с любовницей.

— Камилла не была моей любовницей, это было совершенно другое. А ты-то сам, ты хоть раз поинтересовался, хорошо ли мне, доволен ли я, счастлив ли?

— Я был ребенком! — крикнул Тома́.

— Ты вырос, а я подыхал от одиночества! — крикнул в ответ его отец.

— А мама?

— Твоя мать здесь ни при чем, я тоже. Это была настоящая любовь с первого взгляда, Тома́, такие вещи не поддаются объяснению, — проговорил Раймон вполголоса.

— Ну, хватит с меня болтовни с отцовским призраком! Прошу тебя, приставай к кому-нибудь другому, лети куда-нибудь еще, только подальше от моей постели.

— Как хочешь, мы продолжим этот разговор завтра. Концерт вытянул из тебя все силы, сейчас не самый удобный момент, чтоб все это на тебя вываливать.

Тома́ встал и направился в спальню. На пороге он оглянулся на отца и окинул его свирепым взглядом:

— Никакого завтра не будет, потому что этого вечера не было, этого разговора тоже. Мне приснился кошмар, в котором сошлись все мои боли и тревоги: Софи, ты, фальшивые ноты в зале Плейель, негодующий взгляд дирижера, огорченный вид Марселя. Я по-прежнему в доме матери, лежу на диване в гостиной. Проснувшись, я уже всего этого не вспомню. Продолжится день годовщины твоей смерти, встречи с Софи не было, мой концерт еще не состоялся, и у меня самые лучшие воспоминания о летних каникулах с отцом.





4




Тома́, не открывая глаз, стал ощупью искать звонящий будильник, потом, борясь со сном, сообразил, что его разбудил телефонный звонок. Он вяло потянулся к смартфону и посмотрел на экран. Нажимать отбой было бесполезно, мать не успокоится, пока он не ответит.

Он прижал телефон к уху, и туда хлынул поток слов. Материнский голос действовал на него как успокоительное, оставалось слушать ее в полусне, иногда издавая невнятное бурчание.

— Тебе удалось отдохнуть?

— Ммм…

— Я чувствую себя виноватой в том, что тебе стало так плохо после курения. Пожалуй, я слишком легкомысленно к этому отнеслась. У каждого индивидуальная реакция. У твоего отца была мерзкая привычка смеяться над моей аллергией, он утверждал, что она существует только у меня в голове. По-моему, не важно, где это происходит, в голове или в крови, важен только результат, правда?

— Ммм…

— Вот я, к примеру, реагирую на чеснок. Если в блюдо попадет хоть крохотная частичка, я неминуемо проведу бессонную ночь — мой желудок будет бунтовать.

— Ммм…

— Ты отвратительно выглядел, я так казнила себя за это! Надеюсь, все уже прошло, а если нет, то остаются старые добрые средства от похмелья, самое лучшее — томатный сок после пробуждения, он сразу поставит тебя на ноги, лимонный тоже годится. А вообще-то, невзирая на настроение, ты был настоящий красавчик.

— Ммм…

— Сегодня вечером мы с твоей крестной снова придем послушать тебя, я постараюсь, чтобы она тебя не отвлекала; не переживай, в какой бы ряд ты нас ни посадил, нас все устроит. Не забудь оставить для нас билеты в кассе — две штуки, разумеется!

— Ммм…

— Что-то я заговариваюсь, я сказала, что со мной будет Колетт, а на самом деле это я буду с ней. Мы заглянем к тебе в гримерную. Знаешь, я тобой бесконечно горжусь, мне не хватает слов, чтобы это выразить. Который сейчас час, всего восемь? Боже, какая рань!

— Да.

— Тогда поспи еще, мама тебя любит. До вечера, мой милый.



Тома́ уронил телефон на ковер, разлепил глаза, обвел взглядом спальню. К его облегчению, было тихо, в окно струился золотистый утренний свет. Долгожданное одиночество обострило его чувства.

Раз мать попросила его оставить ей места, значит, она не приходила слушать его накануне, а раз не приходила, то, значит, не выходящего у него из головы вечера попросту не было. Ни концерта, ни ошибки при исполнении, ни Софи. И, главное, никакого призрака! Осознав это, Тома́ испытал приступ ликования. Сев в постели, он для пущей верности позвал отца:

— Папа! Папа, ты здесь? Если прячешься, чтобы меня напугать, это не смешно.