Том 1. Стихотворения

 <1906–1911> 
  
Лимонное зерно   * 
 
 
 
В сырой избушке шорника Лукьяна
 
Старуха-бабка в донышке стакана
 
Растила золотистое зерно.
 
Да, видно, нам не ко двору оно.
 
 
 
Лукьян нетрезв, старуха как ребенок,
 
И вот однажды пестренький цыпленок,
 
Пища, залез на лавку, на хомут,
 
Немножко изловчился — и капут!
 
 
 <1906–1911> 
  
Мужичок   * 
 
 
 
Ельничком, березничком — где душа захочет —
 
В Киев пробирается божий мужичок.
 
Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,
 
Съест и ухмыляется: я, мол, дурачок.
 
«Али сладко, дедушка?» — «Грешен: сладко, внучек».
 
«Что ж, и на здоровье. А куда идешь?»
 
«Я-то? А не ведаю. Вроде вольных тучек.
 
Со крестом да с верой всякий путь хорош».
 
Ягодка по ягодке — вот и слава богу:
 
Сыты. А завидим белые холсты,
 
Подойдем с молитвою, глянем на дорогу,
 
Сдернем, сунем в сумочку — и опять в кусты.
 
 
 <1906–1911> 
  
Дворецкий   * 
 
 
 
Ночник горит в холодном и угрюмом
 
Огромном зале скупо и темно.
 
Дом окружен зловещим гулом, шумом
 
Столетних лип, стучащихся в окно.
 
 
 
Дождь льет всю ночь. То чудится, что кто-то
 
К крыльцу подъехал… То издалека
 
Несется крик… А тут еще забота:
 
Течет сквозь крышу, каплет с потолка.
 
 
 
Опять вставай, опять возись с тазами!
 
И все при этом скудном ночнике,
 
С опухшими и сонными глазами,
 
В подштанниках и ветхом сюртучке!
 
 
 <1906–1911> 
  
Криница   * 
 
 
 
Торчит журавль над шахтой под горой.
 
Зарей в лугу краснеет плахта,
 
Гремит ведро — и звучною игрой,
 
Глубоким гулом вторит шахта.
 
 
 
В ее провале, темном и сыром —
 
Бездонный блеск. Журавль склоняет шею,
 
Скрипит и, захлебнувшись серебром,
 
Опять возносится над нею.
 
 
 
Плывет, качаясь, тяжкое ведро,
 
Сверкает жесть — и медленно вдоль луга
 
Идет она — и стройное бедро
 
Под красной плахтой так упруго.
 
 
 <1906–1911> 
  
Песня («На пирах веселых…»)   * 
 
 
 
На пирах веселых,
 
В деревнях и селах
 
  Проводил ты дни.
 
 
 
Я в лесу сидела
 
Да в окно глядела
 
  На кусты и пни.
 
 
 
Девки пряли, шили,
 
Дети с нянькой жили,
 
  Я всегда одна —
 
 
 
Ласковей черницы,
 
Тише пленной птицы
 
  И бледнее льна.
 
 
 
Я ли не любила?
 
Я ли не молила,
 
  Чтоб господь помог?
 
 
 
А года летели,
 
Волоса седели…
 
  И замолк твой рог.
 
 
 
Солнце пред закатом
 
Бродит по палатам,
 
  Вдоль дубовых стен.
 
 
 
Да оно не греет,
 
Да душа не смеет
 
  Кинуть долгий плен.
 
 
 <1906–1911> 
   
Зимняя вилла   * 
 
 
 
Мистраль качает ставни. Целый день
 
Печет дорожки солнце. Но за домом,
 
Где ледяная утренняя тень,
 
Мороз крупой лежит по водоемам.
 
 
 
На синеве и белый новый дом,
 
И белая высокая ограда
 
Слепят глаза. И слышится кругом
 
Звенящий полусонный шелест сада.
 
 
 
Качаясь, пальмы клонятся. Их жаль, —
 
Они дрожат, им холодно от блеска
 
Далеких гор… Проносится мистраль,
 
И дом белеет слишком резко.
 
 
 <1906–1911> 
  
Памяти   * 
 
 
 
Ты мысль, ты сон. Сквозь дымную метель
 
Бегут кресты — раскинутые руки.
 
Я слушаю задумчивую ель — Певучий звон…
 
Все — только мысль и звуки!
 
 
 
То, что лежит в могиле, разве ты?
 
Разлуками, печалью был отмечен
 
Твой трудный путь. Теперь их нет. Кресты
 
Хранят лишь прах. Теперь ты мысль. Ты вечен.
 
 
 <1906–1911> 
  
Березка   * 
 
 
 
На перевале дальнем, на краю
 
Пустых небес, есть белая березка:
 
Ствол, искривленный бурями, и плоско
 
Раскинутые сучья. Я стою,
 
Любуясь ею, в желтом голом поле.
 
 
 
Оно мертво. Где тень, пластами соли
 
Лежит мороз. Уж солнца низкий свет
 
Не греет их. Уж ни листочка нет
 
На этих сучьях, буро-красноватых,
 
Ствол резко-бел в зеленой пустоте…
 
 
 
Но осень — мир. Мир в грусти и мечте,
 
Мир в думах о прошедшем, об утратах.
 
На перевале дальнем, на черте
 
Пустых полей, березка одинока.
 
Но ей легко. Ее весна далеко.