Мафиози и его мальчик (СИ)

- Вы свободны, господин Журавлёв, - закончил прокурор, - если это потребуется, я готов провести ещё одну дополнительную экспертизу, чтобы доказать, что предыдущие показания Андрея Георгиевича Журавлёва были ложными. Я так же считаю необходимым предъявить ему соответствующий иск…
Андрей шёл прочь будто зомби, не глядя ни на кого.
Как и в прошлый раз, суд удалился на совещание, но на сей раз продолжился через час.
Судья наконец огласил то, чего все участники процесса подсознательно ждали уже давно:
- Виновен, - сказал он и ударил по столу молотком. – Ярослав Игнатьевич Толкунов приговаривается к десяти годам заключения в тюрьме.
Комментарий к
Обложечка к 4 части:
https://drive.google.com/file/d/0B3vX8Z5xv-3NYjUyV1R1eXN6dDQ/view?usp=sharing
========== Часть 4. Зона –––— Глава 61. ==========
16 марта 1999 года.
Странно возвращаться к этой детской тетрадке спустя сколько?.. Кажется, три года. И само решение кажется мне странным, несвоевременным, и то, что я, здоровый мужик, давно отвыкший писать от руки, буду что-то записывать в школьную тетрадь.
На самом деле, тетрадь, наверное, будет другой. В этой слишком много воспоминаний, которые мне хотелось бы спрятать от самого себя и никогда не вспоминать. Но ту, которую я куплю сегодня – если, конечно, не брошу эту дурацкую затею – я положу в тот же ящик стола, в котором лежит старая тетрадь.
Ещё мне странно, что эти записи, сделанные непонятно для кого и для чего, прошли со мной три квартиры и один дом – квартиру Яра на Таганке, его дом на Рублёвке, мою собственную первую квартиру на Щёлковской - и переехали сюда, на ВДНХ.
Специально я эту тетрадь не перевозил. Не знаю даже, выкинул бы или нет, если бы увидел, что она лежит в моих вещах – помню тогда, пару лет назад, кажется, ещё до Риты, а, может, и после неё уже – выкинуть тетрадь рука так и не поднялась.
С Ритой мы развелись. Последние бумаги удалось подписать зимой – хотелось закончить это и не возвращаться больше никогда.
Я вообще заметил, что не люблю возвращаться назад – там, в прошлом, одна сплошная грязь и если я буду копаться в ней, то не смогу идти вперёд. Не люблю, но, похоже, возвращаюсь опять – стоило начать перебирать шмотки в преддверии весны, как в руки мне попала кожаная куртка, последний подарок Яра, и рана, казалось, закрывшаяся наконец, с новой силой начала болеть.
Каким надо было быть дураком, чтобы подарить мне эту вещь?
В этом весь Яр. Мне просто нечего сказать. Год за годом мучить себя и меня, делать вид, что между нами ничего – совсем ничего! – нет – чтобы затем перечеркнуть всё в самый неудачный момент.
Я пишу и невольно улыбаюсь, и это ещё более странно, чем всё, что происходит со мной сейчас. Потому что я абсолютно отчётливо помню, что Яр всегда приносил мне только боль.
Это какой-то странный человек, который топчет всё, что видит перед собой, ломает, разрушает всех, кто находится рядом с ним – и самого себя заодно. Странно, что он меня до сих пор не сломал, но несколько раз он подходил к этому так близко, что я, безусловно, должен ненавидеть его. Я помню отчётливо ночи, когда шатался по городу с единственной мыслью не идти к нему домой. Помню его руки, впивающиеся в стену по обе стороны от моей головы. Помню темноту, окружавшую нас.
Помню дачу и пронзающую до самого живота боль, когда он брал меня в первый и во второй раз.
Помню, как он делал из меня шлюху – и до сих пор чувствую, как кровь приливает к щекам при воспоминании о тех днях, когда я готов был для него на всё. Помню, как… Я помню всё. И ненавидеть всё равно не могу.
Если моё прошлое - это чёрный океан, время от времени выходящий из берегов, а Яр, обитающий в нём, спрут, который и сегодня тянет щупальца ко мне, то… То я хотел бы избавиться от этого океана и оставить в памяти его одного. Наверное, так. Потому что если вырвать его из меня, вместе с ним придётся вырвать и самое моё нутро.
Иногда мне кажется, что Яр – это я. Не потому, что я похож на него или он на меня. Просто, сколько я не пытался отойти от него, меня всегда приносило назад. Впрочем, может быть, я не очень-то и хотел уходить?
У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовал к нему и что я чувствую теперь. Пытаюсь задуматься и понимаю, что в каком-то смысле ничего не изменилось – спустя столько лет я по-прежнему чувствую боль. И даже теперь, когда нас разделяет непреодолимая стена, он всё равно находит способ помучить меня – хотя, казалось бы, давно уже всё должно быть наоборот.
Сколько бы людей не было вокруг меня, все они кажутся плоскими, нарисованными акварелью на стене. Я хочу привыкнуть к ним и не могу, потому что всех их заслоняет Яр – Яр, которого я не видел с прошлого лета и не говорил с которым много дольше.
Там, на Зоне, есть дни посещений. Я, в общем-то, знал это всегда, хоть и не мог бы представить себе, что сам когда-нибудь возьму билет на восток, буду мёрзнуть в очереди, где все вокруг одеты в какие-то странные тулупы, и я один - как белая ворона - сверкаю своим чёртовым шведским пуховиком. Где почти нет мужчин, потому что навещать ЗЭКов ездят всё больше матери, да подружки – хотя последнее как раз очень подходит ко мне. Похоже, даже спустя столько лет. Чёрт бы его побрал.
На самом деле осенью я не поехал. Хотя мог. И, наверное, должен был? Или нет? Если подумать, то я давно уже не должен ему ничего. Но я просто не могу. Мне нужно, почти физически необходимо знать, что теперь с ним. Всё ли у него хорошо. Хотя что теперь может быть хорошо? Хорошо у меня, потому что меня не посадили до сих пор – будто забыли обо мне сразу же, как только Яр оказался в тюрьме.
Так вот в ноябре я решил, что всё происходящее – повод вычеркнуть его из моей жизни насовсем. Классная идея – думаю я уже сейчас. Как будто можно вычеркнуть из своей жизни собственную жизнь…
Я удачно отработал сезон. Денис в октябре пошёл в отказ и решил признать, что дела с клубом у него идут не совсем хорошо. Для меня это означало, что иссяк поток денег, идущий ко мне в руки узеньким, тонким, но довольно уверенным ручейком. Всё равно. Я давно уже не нуждался в этих деньгах.
Но возвращаться в клуб… Всё-таки не хотел. Я сомневался какое-то время, потому что клуб – это тоже Яр. Я легко вышвыриваю из жизни всё, что не касается его – а вот с ним дело всегда идёт тяжело. И всё же подвал я решил продать, а на высвободившиеся деньги расширил немного жильё и приобрёл две квартирки друг над другом на ВДНХ – одну для себя, а другую под студию. Получилось довольно удобно, хоть и не очень дёшево, но заказы тогда текли рекой, так что я уложился вровень.
И всю осень, фотографируя гламурных мальчиков и девочек – мальчики, правда, получались гораздо лучше, и вскоре мне стали давать в основном их – я думал о мужике, который за тринадцать лет знакомства измочалил меня в дым, и которого я по-прежнему не мог выкинуть из головы. Я думал про то, правда ли всё то, что рассказывают про зону у нас здесь и показывают в кино? Думал про то, что станет с Яром после того, как его посадили по этой уродской статье – к которой, думаю, он всё-таки не имел никакого отношения, потому что нафига ему насиловать этого мальчика, когда он может купить себе любого? Если только… В этом месте меня всегда клинит. Потому что я, как и менты, вижу мотив. Я думаю, что он, возможно, хотел изнасиловать меня. Но если мне кто-нибудь придёт и объяснит, почему тогда он не пришёл напрямую ко мне, я… Не знаю. Подарю ему всё, что у меня есть.
Яр - это в самом деле какой-то спрут. Спрут тёмных мыслей, которые мне не дано распутать или понять. Но я понимаю одно – я не хочу, чтобы на Зоне с ним случилось что-нибудь плохое.
Тут, в Москве, у меня не так уж много денег или друзей – но всё-таки есть кое-кто. И если Яру там что-нибудь нужно - я хочу об этом знать.
Меня кидало из крайности в крайность все два месяца. Я хотел увидеть его – и хотел навсегда о нём забыть. Я узнал в сентябре, как послать ему что-нибудь. Мне казалось почему-то, что уж это я точно должен сделать для него – и я послал то, что пришло в голову, синий пуховик, почти такой же, как тот, в котором он был со мной в Швейцарии, два свитера, в которых мне особенно хотелось бы увидеть его и, уже отправив, подумал о том, что не догадался послать никакой еды. А деньги?… Интересно, они там в ходу? Я стал читать, но не вычитал ничего. Нужно было увидеться с ним лично, чтобы спросить – но на это я не мог решиться никак.