Сестры

— Я разыскиваю Лолу, — сказал он парню.

Антилец, не говоря ни слова, быстро оглядел его с головы до ног, словно просканировал, и указал на красную занавеску чуть поодаль. Сервас прошел до занавески быстрым шагом и прочел на дощечке, закрепленной на козлах: «Тектоника хаоса: город, модулярное пространство, рисунки Лолы Шварц».

Он отдернул занавеску.

Мастерская Лолы оказалась просто чуланом, от пола до потолка забитым огромными белыми панно, где китайскими чернилами был нарисован тот самый хаос, обещанный в афише: немыслимая мешанина теплообменников, трапов, металлических мостов, туннелей, железнодорожных путей, башен, облаков, уличных фонарей, нарисованных с беспомощностью детских каракулей и перепутанных, как спагетти в тарелке. Одни и те же мотивы кочевали с полотна на полотно, и единственной разницей было их расположение. «Опять змеи», — подумал Сервас. Только теперь стальные, бетонные и… чернильные.

Из-за второй занавески в глубине комнаты слышались женские голоса. Мартен кашлянул, и занавеска распахнулась. Он сразу узнал лошадиное лицо, фиолетовые волосы и высокий рост.

— Лола Шварц?

— Да.

Он вынул удостоверение.

— Капитан Сервас. Мне хотелось бы поговорить с вами об Амалии Ланг.

— А я-то все думала, когда же вы придете, — сказала она.

Он был готов к такому разговору: эта территория ему не принадлежала.

— Вы были на похоронах.

— Совершенно верно. — Она пристально, в упор, посмотрела на него. — Как это вам удается?

— Как мне удается что? — переспросил Мартен, немного сбитый с толку.

— Да заниматься таким ремеслом. Сыщик… Кто в наше время хочет стать сыщиком?

— Ну…

— Вот уж и правда — а что вам удается? — бросилась в атаку Лола, не давая ему передышки. — Вы позволяете мальчишкам резать вам глотки, оскорблять вас, плевать на вас. От вас требуют расширять дело, вместо того чтобы ловить преступников, и изводить тонны бумаги всякий раз, как идете просто пописать. Вы даже на допросах не можете теперь отвести душу, у вас рекордный процент разводов и суицидов — мало радости, а?

Лола произнесла все эти слова ледяным тоном, словно протокол зачитывала, без малейшего сожаления: полицейские — враги для того слоя людей, к которому принадлежала она.

— И вы полагаете, что работа полицейских сводится только к этому?

— Не знаю, я в этом не разбираюсь.

— А в чем вы разбираетесь?

— Ага, когда нечего сказать, вы бьете ниже пояса.

Сервас подавил нарастающее раздражение.

— Лола Шварц — это ведь псевдоним, — констатировал он, изо всех сил стараясь смягчить злость, прорвавшуюся в голос. — А каково ваше настоящее имя?

— Изабель Лестрад…

— Вы хорошо знали Амалию? На кладбище у вас был очень расстроенный вид.

На лицо Лолы-Изабель набежала тень грусти. Она вгляделась в лицо полицейского, надеясь найти какие-нибудь признаки сарказма, но не нашла и задумалась.

— До той поры, пока она не сошлась с этим типом, знала хорошо.

— А потом?

— А потом Амалия изменилась, отдалилась от нас, и я была единственной, с кем она еще время от времени встречалась. Все реже и реже…

— А его?

— Только шапочно… Я читала несколько его книг. Барахло… А больше я о нем ничего не знаю, кроме того, что он всегда казался мне самодовольным дураком.

«Точно подмечено», — подумал Мартен.

— Расскажите мне об Амалии. Как вы с ней познакомились?

— А не пойти ли нам выпить пивка в буфет? У меня от разговоров в горле сохнет.

Буфетом называлась стойка из клееной фанеры с кофемашиной, которая, как видно, служила сверхположенного срока, и с пиворазливочным автоматом. Возле него толпился народ, и им пришлось пробираться между клиентами.

— Амалия, — объяснила Лола, утолив жажду, — вошла в нашу жизнь так же, как и ушла: в одночасье. В одно прекрасное утро появилась со своим узелком. Сказала: «Я — фотограф и хотела бы присоединиться к вашей компании. Где мне найдется местечко?» И всё это с милой гримаской и с видом человека, порядочно помотавшегося по свету. Такова Амалия: за хрупкой внешностью — бульдозер. Ей было невозможно в чем-нибудь отказать. Да и фотографии у нее были великолепные. Ну, и мы, конечно, сразу взяли ее под крыло.


Она отпила еще глоток и провела языком по пухлым губам, запачканным пеной. Взгляд Серваса упал на кулон из красно-коричневого камня, висевший у нее на шее. Агат. Лола поймала его взгляд:

— Это сардоникс. Его еще называют камнем добродетели. А во времена Античности его звали камнем доблести и мужества. Он также связан с интуицией — говорят, помогает принимать трудные решения. Сардоникс… мне ужасно нравится это слово.

Мартен кивнул, чтобы побудить ее продолжить свой рассказ.

— Она пробыла с нами чуть больше года. Здесь спала, здесь ела, и отлучалась, только чтобы сделать очередные фото или встретиться с владельцами змей. До того дня, как у нас появился Ланг. Я очень хорошо помню этот день: я при сем присутствовала. Она его выпроваживала, но он не отставал. Хотел купить у нее все ее фото, а она продавать не хотела. Но все-таки согласилась выпить с ним по бокалу вина. И он несколько месяцев появлялся у нас раза по два-три в неделю. Приносил кофе, просматривал все новые фотографии, сделанные ею. На самом деле уже было ясно, что он приходит вовсе не из-за фотографий. Амалия разыгрывала безразличие, но меня не обманешь: то была тактика, чтобы крепче его зацепить, каждый раз давая понять, что у него есть шанс. Я уверена, что она с первой минуты прекрасно знала, чего хочет. Поверьте мне, ей хотелось заполучить этого типа…

Лола замолчала и пристально посмотрела на него.

— А дальше?

— А дальше вы и сами все знаете. Мне известно не больше вашего. Какая же это подлость, то, что с ней сделали, правда?

Она поставила пустой стакан и заказала еще пива. Потом достала пачку сигарет и принялась выуживать оттуда одну.

— Можно мне тоже? — спросил Сервас.

Лола Шварц помедлила и протянула ему пачку.

— Я бы тоже охотно заказал пива, если не возражаете. Теперь моя очередь угощать.

Она повернулась к парню с волосами, завязанными сзади в хвост, и бородкой, который выполнял обязанности бармена. Сервас воспользовался этим и, пока она болтала с барменом, взял торчащую из пачки сигарету и сунул себе в карман. Потом вытащил вторую и закурил.

— Когда вы виделись с ней в последний раз? — спросил он, протягивая бармену банкноту в пять евро.

— Около шести недель назад. Она заходила время от времени, но все реже и реже.

— И как она вам показалась?

Снова полный подтекста взгляд — и Мартен ощутил, как по спине пробежал холодок.

— Она была чем-то обеспокоена, чувствовалось, что у нее не все ладно. Я спросила ее, в чем дело, и Амалия сказала, что каждое утро просыпается с ощущением, что ее накачали наркотиком. У нее по утрам очень тяжелая голова, и она не понимает, что с ней происходит. Я спросила, отчего она так похудела, и она объяснила, что придерживается строгой диеты. Я уговаривала ее перестать, но ведь Амалия всегда будет делать только то, что взбредет ей в голову.

Сервас вспомнил слова судебного медика по поводу размера ее желудка.

Она просыпалась каждое утро с ощущением, что ее накачали наркотиком.

— А как на ваш взгляд, что ее тревожило?

В глазах Лолы Шварц сверкнул острый огонек. Сверкнул коротко, но жестоко.

— Не знаю. Это вы мне скажите… В любом случае у нее на то были причины, ведь правда? Поскольку она мертва…





* * *


Вернувшись в отделение, Мартен вызвал к себе Самиру и Венсана и протянул им пакетик с сигаретой и списком имен.

— Я бы хотел, чтобы вы выявили отпечатки пальцев и следы ДНК на фильтре сигареты и сравнили их с отпечатками и ДНК с места преступления. Еще мне надо, чтобы вы порылись в прошлом вот этих людей и выяснили, где они были и чем занимались весной девяносто третьего.

Эсперандье прочитал:

Гаспар Фроманже,

Зоэ Фроманже, в девичестве Невё,

Изабель Лестрад, она же Лола Шварц.





3. Воскресенье

Я его вижу




Я его вижу. Он суетится, входит и выходит, бегает повсюду, и на лице у него всегда эта маска озабоченности. Он доискивается до истины и приближается к ней — несомненно.